В то время как все люди скакали с одной службы на другую, Варфоломей Коротков, нежный, тихий блондин прочно служил в Главцентрбазспимате (сокращённо Спимат) на должности делопроизводителя и прослужил в ней целых 11 месяцев.

20 сентября 1921 года кассир Спимата накрылся своей противной ушастой шапкой, схватил портфель и уехал. Вернулся он совершенно мокрый, положил шапку на стол, а на шапку - портфель. Потом вышел из комнаты и вернулся через четверть часа с большой курицей. Курицу он положил на портфель, на курицу - свою правую руку и молвил: «Денег не будет. И не налезайте, господа, а то вы мне, товарищи, стол опрокинете». Потом он накрылся шапкой, взмахнул курицей и исчез в дверях.

Через три дня жалованье все же выдали. Коротков получил 4 больших пачки, 5 маленьких и 13 коробков «продуктов производства» Спимата, и, упаковав «жалованье» в газету, отбыл домой, причём у подъезда Спимата чуть не попал под автомобиль, в котором кто-то подъехал, но кто именно, Коротков не разглядел.

Дома он выложил спички на стол: «Постараемся их продать», - сказал он с глупой улыбкой и постучал к соседке, Александре Федоровне, служащей в Губвинскладе. Соседка сидела на корточках перед строем бутылок церковного вина, лицо её было заплакано. «А нам - спички», - сказал Коротков. «Да ведь они же не горят!» - вскричала Александра Федоровна. «Как это так, не горят?» - испугался Коротков и бросился к себе в комнату.

Первая спичка сразу же погасла, вторая выстрелила искрами в левый глаз тов. Короткова, и глаз пришлось завязать. Коротков вдруг стал похож на раненного в бою.

Всю ночь Коротков чиркал спичками и вычиркал так три коробка. Комната его наполнилась удушливым серным запахом. На рассвете Коротков уснул и увидал во сне живой биллиардный шар на ножках. Коротков закричал и проснулся, и ещё секунд пять ему мерещился шар. Но потом все пропало, Коротков заснул и уже не просыпался.

На утро Коротков так в повязке и явился на службу. На столе своём он нашёл бумагу, в которой запрашивали обмундирование машинисткам. Взяв бумагу, Коротков направился к заведующему базой т. Чекушину, но у самых его дверей столкнулся с неизвестным, поразившим его своим видом.

Неизвестный был такого маленького роста, что достигал Короткову только до талии. Недостаток роста искупался чрезвычайной шириной плеч. Квадратное туловище сидело на искривлённых ногах, причём левая была хромая. Голова неизвестного представляла собою гигантскую модель яйца, насаженного на шею горизонтально и острым концом вперёд. И как яйцо она была лысая и блестящая. Крохотное лицо неизвестного было выбрито до синевы, и зелёные маленькие, как булавочные головки, глаза сидели в глубоких впадинах. Тело неизвестного было облечено в сшитый из серого одеяла френч, из-под которого выглядывала малороссийская вышитая рубашка, ноги в штанах из такого же материала и низеньких гусарских сапожках времён Александра I.

«Что вам надо?» - спросил неизвестный голосом медного таза, и Короткову показалось, что слова его пахнут спичками. «Вы видите, без доклада не входить!», - оглушал кастрюльными звуками лысый. «Я и иду с докладом» - сглупил Коротков, указывая на свою бумагу. Лысый неожиданно рассердился: «Вы что не понимаете?! И почему это у вас подбитые глаза на каждом шагу? Ну ничего, это мы все приведём в порядок!» - он вырвал из рук Короткова бумагу и написал на ней несколько слов, после чего кабинетная дверь проглотила неизвестного. Чекушина же в кабинете не было! Лидочка, личная секретарша Чекушина (тоже с завязанным глазом, пострадавшим от спичек) рассказала, что Чекушина выгнали вчера, и лысый теперь на его месте.

Придя к себе в комнату, Коротков прочёл писание лысого: «Всем машинисткам и женщинам вообще своевременно будут выданы солдатские кальсоны». Коротков в три минуты сочинил телефонограмму, передал её заведующему на подпись и четыре часа после этого сидел в комнате, чтобы заведующий, если вздумает зайти вдруг, непременно застал его погруженным в работу.

Никто так и не пришёл. В полчетвёртого лысый уехал, и канцелярия тотчас разбежалась. Позже всех в одиночестве отбыл домой т. Коротков.

На следующее утро Коротков с радостью сбросил бинт и сразу похорошел и изменился. На службу он опоздал, а когда все же вбежал в канцелярию, вся канцелярия не сидела на своих местах за кухонными столами бывшего ресторана «Альпийская роза», а стояла кучкой у стены, на которой была прибита бумага. Толпа расступилась, и Коротков прочитал «Приказ № 1» о немедленном увольнении Короткова за халатность и за подбитое лицо. Под приказом красовалась подпись: «Заведующий кальсонер».

Как? Его фамилия Кальсонер? - просипел Коротков. - А я прочитал вместо «Кальсонер» «Кальсоны». Он с маленькой буквы пишет фамилию! А насчёт лица он не имеет права! Я объяснюсь!!! - высоко и тонко спел он и бросился прямо к страшной двери.

Едва Коротков подбежал к кабинету, дверь его распахнулась, и по коридору понёсся Кальсонер с портфелем под мышкой. Коротков бросился за ним. «Вы же видите, я занят! - звякнул бешено стремящийся Кальсонер, - Обратитесь к делопроизводителю!» «Я делопроизводитель!» - в ужасе визгнул Коротков. Но Кальсонер уже ускользнул, прыгнул в мотоциклетку и исчез в дыму. «Куда он поехал?» - трясущимся голосом спросил Коротков. «Кажись в Центрснаб...» Коротков вихрем сбежал с лестницы, выскочил на улицу, прыгнул в трамвай и понёсся вдогонку. Надежда обжигала его сердце.

В Центрснабе он сразу же увидел мелькавшую впереди на лестнице квадратную спину Кальсонера и поспешил за ней. Но на 5-й площадке спина растворилась в гуще людей. Коротков взлетел на площадку и вошёл в дверь с двумя надписями золотом по зелёному «Дортуар пепиньерокъ» и черным по белому «Начканцуправделснаб». В комнате Коротков увидел стеклянные клетки и белокурых женщин, бегавших между ними под невыносимый треск машин. Кальсонера не было. Коротков остановил первую попавшуюся женщину. «Он сейчас уезжает. Догоняйте его» - ответила женщина, махнув рукой.

Коротков побежал туда, куда указала женщина, очутился на темноватой площадке и увидал открытую пасть лифта, которая принимала квадратную спину. «Товарищ Кальсонер!» - прокричал Коротков, и спина повернулась. Все узнал Коротков: и серый френч, и портфель. Но это был Кальсонер с длинной ассирийско-гофрированной бородой, ниспадавшей на грудь. «Поздно, товарищ, в пятницу» - тенорово выкрикнул Кальсонер, опускаемый лифтом вниз. «Голос тоже привязной», - стукнуло в коротковском черепе.

Через секунду Коротков с проклятием кинулся вниз по лестнице, где опять увидел Кальсонера, иссиня бритого и страшного. Он прошёл совсем близко, отделённый лишь стеклянной стеной. Коротков кинулся к ближайшей дверной ручке и безуспешно начал рвать её, и только тут в отчаянии разглядел крохотную надпись: «Кругом, через 6-й подъезд». «Где шестой?» - слабо крикнул Коротков. В ответ из боковой двери вышел люстриновый старичок с огромным списком в руках.

Все ходите? - зашамкал старичок. - Бросьте, все равно я вас уже вычеркнул, Василий Петрович, - и сладострастно засмеялся.

Я Варфоломей Петрович - сказал Коротков.

Не путайте меня, - возразил страшный старичок. - Колобков В.П. и Кальсонер. Оба переведены. А на место Кальсонера - Чекушин. Всего день успел поуправлять, и вышибли...

Я спасён! - ликуя воскликнул Коротков и полез в карман за книжечкой, чтобы старичок смог сделать отметку о восстановлении на службе, и тут побледнел, захлопал себя по карманам и с глухим воплем бросился обратно по лестнице вверх - бумажника со всеми документами не было! Взбежав по лестнице, кинулся обратно, но старичок уже куда-то исчез, все двери были заперты, и в полутьме коридора пахло чуть-чуть серой. «Трамвай!» - застонал Коротков. Выскочил на улицу и побежал в небольшое здание неприятной архитектуры, где начал доказывать серому человеку, косому и мрачному, что он не Колобков, а Коротков, и что документы его украли. Серый потребовал удостоверение от домового, и перед Коротковым открылась мучительная дилемма: в Спимат или к домовому? И когда он уже решился бежать в Спимат, часы пробили четыре, наступили сумерки, и из всех дверей побежали люди с портфелями. «Поздно, - подумал Коротков, - домой».

Дома в ушке замка торчала записка - соседка оставляла Короткову все своё винное жалование. Коротков перетащил к себе все бутылки, повалился на кровать, вскочил, сбросил на пол коробки спичек и остервенело начал давить их ногами, смутно мечтая, что давит голову Кальсонера. Остановился: «Ну не двойной же он в самом деле?» Страх полез через чёрные окна в комнату, Коротков тихонечко заплакал. Наплакавшись, поел, потом опять поплакал. Выпил полстакана вина и долго мучался болью в висках, пока мутный сон не сжалился над ним.

Утром следующего для Коротков побежал к домовому. Домовой, как назло, умер, и свидетельства не выдавались. Раздосадованный Коротков помчался в Спимат, куда уже, возможно, вернулся Чекушин.

В Спимате Коротков направился сразу в канцелярию, но на пороге остановился и приоткрыл рот: ни одного знакомого лица в зале бывшего ресторана «Альпийская роза» не было. Коротков пошёл в свою комнату, и свет померк в его глазах - за коротковским столом сидел Кальсонер и гофрированная борода закрывала его грудь: «Извиняюсь, здешний делопроизводитель - я», - изумлённым фальцетом ответил он. Коротков замялся и вышел в коридор. И тотчас бритое лицо Кальсонера заслонило мир: «Хорошо! - грохнул таз, и судорога свела Короткова. - Вы - мой помощник. Кальсонер - делопроизводитель. Я сбегаю в отдел, а вы напишите с Кальсонером отношение насчёт всех прежних и в особенности насчёт этого мерзавца Короткова».

Кальсонер втащил в кабинет тяжело задышавшего Короткова, расчеркнулся на бумаге, хлопнул печатью, ухватился за трубку, заорал в неё «Сию минуту приеду» и исчез в дверях. А Коротков с ужасом прочитал на бумажке: «Предъявитель сего - мой помощник т. В.П. Колобков...» В эту минуту открылась дверь, и Кальсонер вернулся в своей бороде: «Кальсонер уже удрал?» Коротков взвыл и подскочил к Кальсонеру, оскалив зубы. Кальсонер с ужасом вывалился в коридор и бросился бежать. Опомнившийся Коротков бросился вслед. От криков Кальсонера канцелярия пришла в смятение, а сам Кальсонер скрылся за бывшим ресторанным оргaном. Коротков кинулся было за ним, да зацепился за огромную органную ручку - послышалось ворчание, и вот уже все залы наполнились львиным рёвом: «Шумел, гремел пожар московский...» Сквозь вой и грохот прорвался сигнал автомобиля, и Кальсонер, бритый и грозный, вошёл в вестибюль. В зловещем синеватом сиянии он стал подниматься по лестнице. Волосы зашевелились на Короткове, через боковые двери он выбежал на улицу и увидал бородатого Кальсонера, вскочившего в пролётку.

Коротков закричал болезненно: «Я его разъясню!» - и помчался на трамвае в зелёное здание, у синего чайника в окошечке спросил, где бюро претензий, и сразу же запутался в коридорах и комнатах. Полагаясь на память, Коротков поднялся на восьмой этаж, открыл дверь и вошёл в необъятный и совершенно пустой зал с колоннами. С эстрады тяжело сошла массивная фигура мужчины в белом, представилась и ласково спросила Короткова, не порадует ли тот их новеньким фельетоном или очерком. Растерянный Коротков начал было рассказывать свою горькую историю, но тут мужчина начал жаловаться на «этого Кальсонера», который за два дня пребывания здесь успел передать всю мебель в бюро претензий.

Коротков вскрикнул и полетел в бюро претензий. Минут пять он бежал, следуя изгибам коридора, - и оказался у того места, откуда выбежал. «Ах, черт!» - ахнул Коротков и побежал в другую сторону - через пять минут опять был там же. Коротков вбежал в опустевший колоннадный зал и увидал мужчину в белом - тот стоял без уха и носа, и левая рука у него была отломана. Пятясь и холодея, Коротков опять выбежал в коридор. Вдруг перед ним открылась потайная дверь, из которой вышла сморщенная баба с пустыми вёдрами на коромысле. Коротков бросился в ту дверь, оказался в полутёмном пространстве без выхода, начал исступлённо царапаться в стены, навалился на какое-то белое пятно, которое выпустило его на лестницу. Коротков побежал вниз, откуда слышались шаги. Ещё миг - и показалось серое одеяло и длинная борода. Одновременно скрестились их взоры, и оба завыли тонкими голосами страха и боли. Коротков отступил вверх, Кальсонер попятился вниз: «Спасите!» - заорал он, меняя тонкий голос на медный бас. Оступившись, он с громом упал, обернулся в чёрного кота с фосфорными глазами, вылетел на улицу и скрылся. Необыкновенное прояснение вдруг наступило в коротковском мозгу: «Ага, понял. Коты!» Он начал смеяться все громче и громче, пока вся лестница не наполнилась гулкими раскатами.

Вечером, сидя дома на кровати, Коротков выпил три бутылки вина, чтобы всё забыть и успокоиться. Голова теперь у него болела вся и два раза тов. Короткова рвало в таз. Коротков твёрдо решился выправить себе документы и никогда больше не появляться в Спимате, и не встречаться с ужасным Кальсонером. В отдалении глухо начали бить часы. Насчитав сорок ударов, Коротков горько усмехнулся, заплакал. Потом его опять судорожно и тяжко стошнило церковным вином.

На следующий день тов. Коротков опять взобрался на восьмой этаж, нашёл-таки бюро претензий. В бюро сидели семь женщин за машинками. Крайняя брюнетка резко перебила открывшего было рот Короткова, вытащила его в коридор, где решительно выразила намерение отдаться Короткову. «Мне не надо, - сипло ответил Коротков, - у меня украли документы...» Брюнетка бросилась на Короткова с поцелуем, и тут («Тэк-с») внезапно появился люстриновый старичок.

Везде вы, господин Колобков. Но командировку у меня не выцелуете - мне, старичку, дали. А на вас заявленьице подам. Растлитель, до подотделов добираетесь? Из рук старичка подъёмные желаете выдрать? - заплакал вдруг он. Истерика овладела Коротковым, но тут: «Следующий!» - каркнула дверь бюро. Коротков кинулся в неё, миновал машинки и очутился перед изящным блондином, который кивнул Короткову: «Полтава или Иркутск?» Затем выдвинул ящик, и из ящика, изогнувшись как змея, вылез секретарь, вынул из карманчика перо и застрочил. Брюнеткина голова вынырнула из двери и возбуждённо крикнула:

Я уже заслала его документы в Полтаву. И я еду с ним. У меня тётка в Полтаве.

Я не хочу! - вскричал Коротков, блуждая взором.

Полтава или Иркутск? - выйдя из себя загремел блондин. - Не отнимайте время! По коридорам не ходить! Не курить! Разменом денег не затруднять!

Рукопожатия отменяются! - кукарекнул секретарь.

Сказано в заповеди тринадцатой: не входи без доклада к ближнему твоему, - прошамкал люстриновый и пролетел по воздуху.

Муть заходила по комнате, в мути блондин стал вырастать. Он махнул огромной рукой, стена распалась, машинки на столах заиграли фокстрот, а тридцать женщин пошли вокруг них парадом-алле. Из машин вылезли белые брюки с фиолетовыми лампасами: «Предъявитель сего есть действительно предъявитель, а не какая-нибудь шантрапа». Коротков тоненько заскулил и стал биться головой об угол блондинова стола. «Теперь одно спасение - к Дыркину в пятое отделение, - зашептал старичок тревожно. - Ходу! Ходу!» Запахло эфиром, руки неясно вынесли Короткова в коридор. Потянуло сыростью из сетки, уходящей в пропасть...

Кабина и двое Коротковых упали вниз. Первый Коротков вышел, второй остался в зеркале кабины. Розовый толстяк в цилиндре сказал Короткову: «Вот я вас и арестую» «Меня нельзя арестовать, - засмеялся Коротков сатанинским смехом, - потому что я неизвестно кто. Может, я Гогенцоллерн. Кальсонер не попадался? Отвечай, толстун!». Толстяк задрожал в ужасе: «Теперь к Дыркину, не иначе. Только грозен он!» И они вознеслись в лифте к Дыркину.

Когда Коротков вошёл в уютно обставленный кабинет, маленький пухлый Дыркин вскочил из-за стола и рявкнул: «М-молчать!», хоть Коротков ещё ничего и не сказал. В ту же минуту в кабинете появился бледный юноша с портфелем. Лицо Дыркина покрылось улыбковыми морщинами, он вскричал приветственно и сладко. Однако юноша металлическим голосом устроил разнос Дыркину, взмахнул портфелем, треснул им Дыркина по уху и, погрозив Короткову красным кулаком, вышел. «Вот, - сказал добрый и униженный Дыркин, - награда за усердие. Что ж... Бейте Дыркина. Рукой больно, так вы канделябрик возьмите». Ничего не понимая Коротков взял канделябр и с хрустом ударил Дыркина по голове. Дыркин, крикнув «караул», убежал через внутреннюю дверь. «Ку-клукс-клан! - закричала кукушка из часов, и превратилась в лысую голову. - Запишем, как вы работников лупите!» Ярость овладела Коротковым, он ударил канделябром в часы, и из них выскочил Кальсонер, превратился в белого петушка и юркнул в дверь. Тотчас за дверями разлился вопль Дыркина: «Лови его!», и тяжкие шаги людей полетели со всех сторон. Коротков бросился бежать.

Они бежали по огромной лестнице: цилиндр толстяка, белый петух, канделябр, Коротков, мальчишка с револьвером в руке и ещё какие-то топочущие люди. На улицу Коротков, обогнав цилиндр и канделябр, выскочил первым и устремился по улице. Прохожие прятались от него в подворотни, где-то свистели, кто-то улюлюкал, кричал «Держи». Выстрелы летели за Коротковым, а рычащий Коротков стремился к одиннадцатиэтажному гиганту, выходящему боком на улицу.

Коротков вбежал в зеркальный вестибюль, вонзился в коробку лифта, сел на диван напротив другого Короткова и поехал на самый верх. Тотчас внизу загремели выстрелы.

Наверху Коротков выпрыгнул, прислушался. Снизу доносился нарастающий гул, сбоку - стук шаров в бильярдной. Коротков с боевым кличем вбежал в бильярдную. Снизу бухнул выстрел. Коротков запер стеклянные двери бильярдной и вооружился шарами, и когда возле лифта выросла первая голова, начал обстрел. В ответ ему завыл пулемёт. Стекла полопались.

Коротков понял, что позицию удержать нельзя, и выбежал на крышу. «Сдавайся!» - смутно донеслось до него. Подхватив раскатившиеся шары, Коротков подскочил к парапету, глянул вниз. Сердце его замерло. Он разглядел жучков-народ, серенькие фигурки, проплясавшие к подъезду, а за ними тяжёлую игрушку, усеянную золотыми головками. «Окружили! - ахнул Коротков. - Пожарные».

Перегнувшись через парапет, он пустил один за другим три шара (жучки встревоженно забегали) и ещё три. Когда Коротков наклонился, чтобы подхватить ещё снарядов, из пролома бильярдной посыпались люди. Поверх них вылетел люстриновый старичок, за ним грозно выкатился на роликах страшный Кальсонер с мушкетоном в руках. «Кончено!» - слабо прокричал Коротков. Отвага смерти хлынула ему в душу. Он взобрался на парапет и крикнул: «Лучше смерть, чем позор!»

Преследователи были в двух шагах. Уже Коротков видел протянутые руки, уже выскочило пламя изо рта Кальсонера. Солнечная бездна поманила Короткова, с пронзительным победным кликом он подпрыгнул и взлетел вверх к узкой щели переулка. Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него в голове, и больше он ровно ничего не видал.

Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:

Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.

Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.

Отслужил? - бодро спросил он.

Интересно?

Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:

Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.

Кто наши? - не понял Иванов.

Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?

Не буду.

Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.

Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?

Двадцать.

Что ж ты седой-то весь?

Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.

Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.

За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.

А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…

Нет, слушай, а у нас…

Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!

Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…

Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!

Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…

А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?

Ха-ха-ха! Потолок с мылом!

Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.

Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!

Что ты сказал?

Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!

Чего это он, с болта сорвался?

Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.

Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.

Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…

Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.

Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.

Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:

Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?

Пойдем, Таня.

Куда вы, девчонки. Рано еще.

Нет, мы пойдем, спасибо.

Весь кайф сломал.

Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.

Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…

Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.

Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.

Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.

Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.

Иванов рванул вниз окно, подставил лицо под холодный, плотный ветер.

И снова он лежал, уткнувшись в подушку, обхватив голову руками. Вагон раскачивался, будто шагал по насыпи…

…шаги приближались, кто-то поскребся в дверь.

Кто там? - радостно пропела мать. Быстро глянула в зеркало, оправила новое нарядное платье.

Это я - страшный волк!

Олежка, пухлощекий мальчишка с маленькой седой прядкой в чубе, испуганно уставился на дверь.

Я иду-у! Я пришел! - дверь распахнулась, мужик в картонной волчьей маске зарычал и двинулся на Олежку, протягивая руки со скрюченными пальцами.

Олежка, онемевший от ужаса, прижался спиной к стене.

Алла, старшая сестра, оттолкнула мужика, заслоняя спиной брата.

Ну, хватит, хватит… - с нерешительной улыбкой сказала мать.

Мужик глухо захохотал под маской:

Здоровый пацан - волка боится! Пускай мужиком растет! У-у! - он снова выставил руки. Олежка зажмурился, отчаянно отбиваясь от волчьих лап…

…проводница последний раз тряхнула его за плечо:

Дома доспишь, солдат!

В проходе уже стояли с чемоданами, за окном в сером утреннем свете плыли дома.

Иванов вышел на перрон и в толпе двинулся к вокзалу, уступая дорогу носильщикам с грохочущими железными тележками.

Он наугад шагал по арбатским переулкам, еще не проснувшимся, серым, малолюдным. У подъездов, двумя колесами на тротуаре, стояли вереницы машин. Шумно дыша, пробежал жилистый старик в красных спортивных трусах и кепке с длинным козырьком.

Иванов долго звонил в дверь в старом темном подъезде с крутыми пролетами. Наконец в квартире послышались легкие шаги.

Кто там?

Дверь чуть приоткрылась на цепочке, Алла стояла босиком, придерживая на груди халат.

Не узнаешь, что ли?

Олежка! Ты?

Войти можно?

Вернулся! - Алла открыла дверь, обхватила его за шею. - Что ж ты телеграмму не дал?

Седой

& OCR, Conv & ReadCheck - XtraVert

«Авария: Повести»: Карелия; Петрозаводск; 1991

ISBN 5-7545-0454-3

Аннотация

В остросюжетных, полных драматизма повестях Юрия Короткова рассказывается о трудной судьбе подростков, молодых людей сталкивающихся с жестокостью, непониманием окружающего мира, который зачастую калечит их жизни.

Олегу было семь лет, когда мать отдала его и сестру в детский дом - тогда и появилась первая седина у него в волосах.

Олег ни с кем не дружил, никого не любил, никого не боялся, годами копил в себе злость и обиду на окружающих.

Олег научился защищать свою честь, но не научился прощать…

Седой

Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:

Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.

Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.

Отслужил? - бодро спросил он.

Интересно?

Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:

Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.

Кто наши? - не понял Иванов.

Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?

Не буду.

Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.

Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?

Двадцать.

Что ж ты седой-то весь?

Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.

Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.

За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.

Иванов протиснулся по узкому проходу плацкартного вагона, глянул на билет и на занятое место. Бабка, сидевшая на аккуратно расправленной постели, виновато улыбнулась:

Ты извини, сынок, я уж сама распорядилась. Тяжело мне наверх-то.

Иванов молча забросил вещмешок на верхнюю полку и сел, отогнув край бабкиной постели. Другой попутчик, рыхлый толстяк в распахнутой, промокшей под мышками рубахе, поймал его взгляд и с готовностью улыбнулся. Этот, видно, был из любителей дорожных разговоров и радовался новому человеку.

Отслужил? - бодро спросил он.

Интересно?

Толстяк не ожидал резкого тона, смутился и сказал:

Там ваши едут, - бабка кивнула на перегородку.

Кто наши? - не понял Иванов.

Уволенные. Пьют всю дорогу. Тоже будешь пить?

Не буду.

Огни за окном качнулись и тотчас пропали. Поезд набирал ход, подрагивая на стыках пути. Бабка, подслеповато щурясь, в упор разглядывала Иванова.

Не пойму чего-то… Сколько ж тебе, сынок?

Двадцать.

Что ж ты седой-то весь?

Иванов поднялся и пошел в тамбур. Курил в тамбуре на крышке мусорного ящика, приставлял ладони к пыльному стеклу, пытаясь разглядеть, что за окном, - там была ночь, темь непроглядная, движение в темноте, - сзади хлопала открытая дверь туалета, он зашел в туалет, бросил окурок, мельком взглянул в зеркало… Оперся о раковину и стал со спокойным удивлением изучать свое лицо - с острыми скулами, провалившимися, как у покойника, щеками, глубокими морщинами по углам рта, лихорадочно блестящими, в болезненной синеве глазами.

Когда он вернулся в свой отсек, соседи спали. Он забрался на верхнюю полку и лег поверх одеяла, закинув руки за голову.

За тонкой перегородкой гуляли дембиля, там звенели стаканы, бренькала расстроенная гитара.

А я говорю: моешь потолок с мылом и докладываешь! Так и говорю: с мылом и докладываешь…

Нет, слушай, а у нас…

Срок, говорю, двадцать минут - время пошло!

Слушай, а к нам приходит молодой с «поплавком»…

Ну, ты даешь! Потолок! Ха-ха-ха!

Ну, слушайте, ребят! С «поплавком», после института приходит молодой…

А я говорю: ты, салабон зеленый, еще права будешь качать?

Ха-ха-ха! Потолок с мылом!

Иванов спрыгнул с полки, шагнул в соседний отсек. Четверо распаренных дембилей теснились за столом, ближе к проходу сидели две девчонки-школьницы, румяные от полстакана портвейна, таращили восторженные глаза. Про потолок рассказывал широкоплечий парень с наколкой под закатанным рукавом.

Слушай сюда! - тихо, сквозь зубы сказал Иванов. - На счет «раз» - глубоко вдохнули. На счет «два» - заткнулись!

Что ты сказал?

Ты слышал, что я сказал. Не орал бы на каждом углу, что подонок - может, не заметят!

Чего это он, с болта сорвался?

Ребят, подождите, ребят, - суетился очкарик, который все начинал про молодого с «поплавком». - Мы, правда, громко очень.

Нет, ты слышал - он меня подонком? - парень с наколкой порывался встать.

Правда, давайте потише, ребята, - тосковал очкарик. - С поезда в комендатуру…

Иванов ждал, пока тот, с наколкой, выберется из-за стола, чтобы свалить его под ноги остальным. Очень мешали девчонки, краем глаза он видел их перепуганные лица.

Все нормально, земляк, мы тихо, - очкарик, плеща через край, торопливо налил стакан и протянул Иванову.

Тот схватил было, чтобы плеснуть в лицо. Поставил на стол, вернулся к себе и лег, отвернувшись к стене. За перегородкой бубнили вполголоса:

Чего он взъерепенился? Бешеный, что ли?

Пойдем, Таня.

Куда вы, девчонки. Рано еще.

Нет, мы пойдем, спасибо.

Весь кайф сломал.

Чего ты меня держал-то? Вломили бы, и затих.

Да ну его. Ты глаза у него видел? Точно - сдвинутый…

Иванов ворочался, сбивая одеяло, маялся, плавал в горячем, душном воздухе. Не выдержал, снова достал мятую пачку «Астры», пошел курить. В тамбуре стояли дембиля - все четверо. Они разом обернулись, замерли, ожидая, видимо, что он отступит или начнет объясняться, но Иванов молча протиснулся к окну, закурил, глядя в пыльное стекло на четверых за спиной. Те перешептывались сзади, очкарик отчаянно махал рукой: бросьте, не связывайтесь.

Эй, земляк, - окликнул широкоплечий.

Иванов резко обернулся, уперся ему в глаза холодным тяжелым взглядом. На мгновение возникла пауза, немая сцена - одно слово, и началась бы драка.

Ладно, живи пока, - буркнул широкоплечий, бросил сигарету и ушел в вагон. Следом двинулись остальные.

Известный прозаик и кинодраматург Юрий Коротков - автор популярных повестей "Азария", "Виллиса", "Абориген", "Дикая любовь". Обратились мы с ребятами 1 1-х классов к повести Ю.Короткова "Седой", опубликованной в журнале "Мы" (№7 за 1993 год), совершенно случайно.

Ознакомившись с примерными темами выпускных сочинений, мы решили испробовать свои силы, в частности, в обзоре материалов "Литературной газеты", молодежных журналов. В библиотеке взяли подшивки журналов. Юность", "Ровесник", "Мы". И вот те, кто работал с журналом "Мы", открыли для нас повесть Ю. Короткова "Седой". Прочитали ее все с большим интересом.

Чтобы урок носил форму диспута, нужна была предварительная работа: добиться обязательного знания текста каждым учеником, подготовить вопросы. Вопросы в сильном классе можно принести сразу на урок, в слабом - вывесить заранее:

1. О чем и о ком эта повесть?

2. В чем прав и неправ главный герой повести Олег Петухов-Иванов:

с 1-е детском доме;

б) в армии;

в) в доме (взаимоотношений с сестрой, отношение к матери, к друзьям)?

3. В чем обвиняет Олега воспитатель детского дома Акакич? Согласен ли ты с ним? И как понимает это герой повести?

4. Кто прав и на чьей ты стороне? (Работа над отрывком о "непротивлении злу насилием ".)

5. Изменился ли герой к концу повести и в какую сторону?

6. Что ты считаешь наиболее важным для себя в этой повести? Твое личное отношение к герою и событиям, описанным в повести.

Урок удался. Разговор получился большой, горячие споры разгорались вокруг многих деталей, описанных в повести.

О чем эта повесть? Почему она взволновала меня?

Думаю, потому, что она о нас, о нашем времени, о парне, который чуть старше нас, о его нелегком детстве и, наконец, о службе в армии, где царит дедовщина, ломающая судьбы молодых людей. И еще, говоря словами героя повести, о том, что "...главное - душу спасти, не озвереть... Пока твоя душа не озлобилась, значит, зло еще не победило..."

А как не озлобиться, как не подпустить зло в свою душу, когда вокруг тебя зло? Зло с самого детства... Когда родная мать сдает двух своих детей в детский дом, чтобы устроить свою жизнь, выйти замуж. Никак не может понять этого маленький мальчишка Олег Петухов: "Неправда! Вы врете все, она вернулась, она-меня искать будет. Я ей все про вас расскажу, все, она вам покажет!"

Это же невероятно, как можно не озлобиться на весь мир маленькому человеку. Униженному, обиженному, битому одноклассниками, которые заставляли его выполнять роль "шестерки": чистить ботинки, заправлять постель, нести по пять портфелей, решать за них контрольные работы, а самому "...все хуже и хуже, с двойки на тройку" учиться. Это, по-моему, сверх человеческих сип.

Да, как бы тяжело и обидно ни было, Олег почти смирился со своим положением, почти сдался ("Не надо, Серег... Это мы так... Я не обижаюсь...")

На мой взгляд, вот это "почти" - это какая-то надежда на то, что мать придет за ним и за его сестрой, что она найдет его. После очередного неудачного побега к матери "...седая прядка в волосах стала шире, захватила чуб и висок", "глаза смотрели спокойно и хоподно". Произошел какой-то перелом в душе Олега. Он сопротивляется, дерется, борется за свою свободу, независимость, за честь своей сестры Белки: "Убью! Всех убью!".

Прав Олег, что начинает бороться, но (именно в этом я вижу главную мысль автора) он глубоко неправ в том, что отвернулся, не помог оказавшемуся в беде, живет сам по себе, сам за себя...

Да, в повести дважды подчеркивается эта мысль: первый раз в детдоме, а потом в армии, когда Олег "...мыл трубы", когда сержант Люкин отправляет в пургу солдата Чеботаря за своим "дембельским" альбомом в казарму, и Чеботарь погибает. А Олег отворачивается: "Я бы не пошел". Опять только за себя.

И по отношению к матери он очень жесток. Не может простить ей детского дома.

(Здесь споры, полярные мнения, и учителю важно сделать заключение самому.)

С Акакичем согласен полностью. Нельзя быть таким, как Олег.

Ну почему же этот взрослый человек, умный Акакич, не пришел Олегу и другим на помощь?

А можно ли вообще помочь детям в этой ситуации? Оградить их от "слонов" в детском доме? От "дедов" в армии? Может быть, действительно надо за себя бороться самому?

Большую роль в судьбе Олега сыграл, на мой взгляд, Александр - "маршальский сынок", который бросил университет, потому как "папенька" туда его "пропихнул".
(Здесь уместно выразительное чтение отрывков из повести: от "Скоро сусликов привезут" до "Я свое отпахал, я свое получу!" стр. 68, от "Слушай, Олег..." до "Ты же больше виноват, чем этот недоумок Люкин.;." стр. 82, от "Не непротивление злу..." до "Вот такая сказка" стр. 79-80.)

Учитель, выслушивая мнение ребят, помогает разобраться в поведении героев, увидеть их жизненную позицию, есть пи "внутри стержень" и каков он, не подгнил ли. Можно ли оправдать или осудить Олега? Уместно вспомнить библейское: "Не суди, да не судим будешь".

Вновь обращаемся к тексту. Прочитали ответ на этот вопрос героя и решили записать его в свои записные книжки: "Что бы ни случилось, как бы больно ни было - только не пустить зло в свою душу. Даже если оно завоюет весь мир, пока существует твоя душа, куда им хода нет, - зло еще не победило!"

Видимо, гибель Александра, его разговоры с Олегом сделали свое дело, и, я думаю, герой изменился в лучшую сторону, понял свою неправоту, так как в конце повести автор отправпяет его на могилу к матери, от которой он когда-то отказался.

Надо оставаться человеком, то есть нам необходимо взглянуть на себя глазами Александра (другого героя повести) и определиться: если есть в нас что-то от Опега, то лучше постараться избавиться от этого быстрее, потому как рано или поздно каждый это сделает. Так лучше - раньше.

Может быть, я излишне подробно привела примерные ответы ребят, но я получила огромное удовлетворение от этого урока. И, как результат, ученица моего класса на выпускном экзамене, выбрав тему "Мой любимый журнал", показала прекрасный опыт обзора журнала "Мы" и самостоятельно проанализировала повесть Ю.Короткова "Седой". Это была работа претендентки на медапь. Она рискнула.

Клара ГАЙСИНА