Яшка Турок – юноша из бедной семьи. Судя по его поведению – человек чувствительный, эмоциональный. Перед выходом на сцену очень волнуется и не может не выдавать переживаний. Постоянно мигающие глаза выдают нервозность. Однако он выигрывает в споре. Достаточно открыт миру, и, без сомнения талантлив. Его песня трогает душу. Честен и непосредственен.

Турок предстает перед зрителем положительным персонажем. Ему не чужды отзывчивость, неимоверная искренность, желание достучаться до людей посредством своего творчества. Он не приемлет лжи и никогда не стал бы идти к победе обманными путями. Яшка настоящий и немного наивный. Однако сумел донести до народа настоящее искусство. Следовательно, обладает природным даром настоящего артиста.

Рядчик – основной соперник Яшки Турка. Несколько старше своего оппонента – ему около 30-ти лет. Невысокого роста. В отличие от первого героя, совершенно не волнуется (возможно, потому, что не собирается открывать свою душу публике). Исполняет свое творение хорошо. Однако, это не столько искренность, сколько техничность. Правильно пропетые ноты не трогают струны человеческого естества. Однако его нельзя назвать подлым либо зазнавшимся – ведь он признает, что победа в данном состязании именно за Яшкой.

Второстепенные герои

Ефграф Иванов – получил в народе прозвище «обалдуй». Несмотря на то, что ограничен в финансах, он всегда сыт и пьян. Появляется практически на всех мероприятиях, что выдает в нем знатного гуляку. Большинство людей относится к нему с презрением. Тем не менее, «обалдуй» - явление постоянное, его нельзя вычеркнуть из увеселительных мероприятий.

Моргач - сбежавший от хозяев кучер. Однако после череды скитаний герой возвратился к барыне и попросил прощения. Его приняли на службу обратно. После кончины своей хозяйки начал жить «на широкую ногу». Ему не чужды ум и расчет, находчивость и изобретательность.

Дикий – Барин – огромный мужчина, однако неимоверно добрый. Пользуется хорошей репутацией. Вполне вероятно, что заслужил уважение своими поступками. Несмотря на то, что не имеет определенного места службы, в деньгах не нуждается и ни в чем себе не отказывает. Ведет тихую жизнь. Источает загадочность.

Николай Иванович – владелец трактира. Вполне вероятно, что он одарен некоей харизмой. Поскольку посетители рекой текут в его заведение. Много знает о русском народе. Способен поддержать разговор на любую тему. Неплохо разбирается в людях.

Жена хозяина трактира – распоряжается средствами. Женщина разумная и расчетливая. Любит обеспеченных, спокойных посетителей и не жалует шумных гуляк. Достаточно впечатлительна и ранима, ведь Яшкино пение сумело растрогать ее.

Рассказчик – прохожий, что зашел в трактир напиться воды и застал соревнование певцов. После пения Турка сразу же ушел, чтобы не портить впечатление от выступления.

Вариант 2

Ключевыми персонажами произведения, входящего в состав цикла «Записки охотника» , являются два участвующих в песенном конкурсе певца - Яшка-Турок и Рядчик.

Яшка-Турок представляется в рассказе в образе двадцатитрехлетнего молодого человека, худощавого, сероглазого, имеющего светлые волосы русого цвета, являющегося простым нищим крестьянином, одевающемся в кафтановую одежду голубого цвета, работающим черпальщиком на близлежащем бумажном заводике. Яшка-Турок отличается впалыми щеками, красивыми, выразительными губами, прямым носом, белым покатым лбом, демонстрирующими впечатлительные и страстные черты его лица. Прозвище Яшки напрямую связано с его необычным происхождением, поскольку матерью юноши является пленная турчанка.

Яшка-Турок обладает пленительным, чудесным голосом и имеет среди местного населения мнение как лучший певец в ближайшей округе. Голос Яшки-Турка отличается особой чувствительностью, в которой слышны нотки русской, правдивой, горячей души, выраженной в слегка надтреснутых, звенящих интонациях, сочетающих в себе неподдельную грусть, беспечную страсть, глубокую сладость, силу молодости.

Мелодичность неотразимого дрожащего голоса Якова, в котором чувствуется упоение певца, затрагивает потаенные уголки души слушателей и вызывает у зрителей, наслаждающихся его пением, эмоциональные реакции в виде слез, глухих, сдержанных рыданий, всхлипов. Звучание грустной, заунывной песни Яшки, несмотря на его волнение перед выступлением и неуверенность, заставляет каждого из слушателей вспоминать нечто родное, теплое, необозримо широкое, как раздолье знакомых степей и бесконечных далей и в то же время что-то жуткое появляется в сердцах зрителей.

После исполнения Яшкой-Турком песни его безоговорочную победу признает и второй главный герой произведения – Рядчик, поскольку понимает, что своей песней Яшка затрагивает тонкую струну каждой человеческой натуры, давая слушателю наслаждение красотами музыкального звучания, исходящего от истинного песенного художника.

Рядчик представляется в виде городского представителя мещанского происхождения, прибывшего из Жиздры и ставшего партнером Яшки-Турка в песенном конкурсе. Рядчик описывается писателем в качестве мужчины лет тридцати, имеющего неплохое состояние, обладающего небольшим ростом, коричневыми глазами, рябым лицом, волнистыми волосами и жиденькой бороденкой. Внешний вид Рядчика отличается щегольской одеждой, в особенности красной рубахой, ворот которой плотно застегнут вокруг шеи.

Рядчик изображается в виде беспечного, шустрого человека, демонстрирующего перед собственным выступлением, где он выступает в роли главного соперника Якова, самоуверенность, хладнокровие, при этом в душе Рядчик ощущает волнение перед зрительным залом и в то же время огромное желание понравиться слушателям.

Голос Рядчика, выступающего первым в песенном состязании, отличается приятными, сладостными нотами, которые исходят из его высокого профессионального фальцета. Герой выбирает для выступления веселую песню, которую украшают переливающиеся звуки, покорившие присутствовавших зрителей, заставляя их то возноситься вместе с музыкальными нотами ввысь, то падать совместно с песенным мотивом. По окончании своего пения Рядчик уверен в собственном превосходстве и мастерстве пения над Яшкой-Турком, тем более это ощущение поддерживают и присутствующие слушатели, в числе которых Обалдуй, представленный в образе загулявшего, дворового человека, Дикий Барин, обладающий огромным влиянием в округе, Моргач, хромой, хитрый мужчина, Николай Иванович, отличающийся рассудительностью, расторопностью и сметливостью, вместе с супругой, бойкой женщиной.

Описывая образы главных героев рассказа, писатель на их примере передает художественность личных переживаний Рядчика и Яшки-Турка, их собственные музыкальные чувства, передающие легкое изысканное мерцание, человеческие эмоции и душевное состояние. В образе Яшки-Турка писатель демонстрирует необычный характер обыкновенного человека, способного на исключительную душевность талантливой натуры, проявляющейся в различных видах искусства, в том числе и великолепном пении, исходящем из глубины людской души.

Сюжетная коллизия рассказа раскрывает тематику влияния искусства на примере музыки на человеческое подсознание, воздействуя красотой звучания, а также тему гениальности низких социальных слоев общества, обладающих значимостью в виде собственного таланта. Использование писателем второстепенных героев произведения, описанных в виде случайных зрителей песенного конкурса, дает возможность читателю понять тему умения слушать музыку осознавать национальную русскую культуру.

Сочинение Главные герои произведения Певцы

Рассказ Тургенева «Певцы» входит в цикл «Записки охотника». Автор многое заимствовал из собственной личности и перенёс всё в повествователя-героя этого произведения.

В повествовании Тургенев пытается передать душу русского народа, его волнение и жизнь, и то, как на первый взгляд обычная песня может тронуть сердца людей.

В рассказе автор пытается передать жизнь обычных крестьян. События разворачиваются в селе, где проходит соревнование между артистами. Рассказчик прибывает в разгар данного события. Ключевыми героями являются два певца, которые принимают участие в конкурсе песен – Рядчик и Яшка-Турок.

Рядчик

Главный соперник Яшки-Турка. Уверенный в себе молодой человек невысокого роста, в пределах тридцати лет. Автор описывает его в качестве беспечного, довольно шустрого городского представителя, на вид весьма состоятельного. Было видно, что перед зрительным залом слегка волновался, однако желание понравиться не покидало. В том числе хорошо ощущались его хладнокровие и самоуверенность, которые передавали глаза.

Внешние качества певца отражались в виде богатой одежды: красная рубаха, где стоит отметить застёгнутый пуговицей воротничок. Лицо горделивое и живое с жидкой бородкой, волосы курчавые.

Рядчик вызвался петь первым, развесёлую песню, сопровождая всё прищёлкиваниями, танцами и завитушками. Всё же общий восторг послужил ему наградой. В нём было столько энергии и неистовости, что охватил безумием весь зрительный зал. Он прекрасно знал, что поёт с лучшим певцом в округе. И после пения Яшки-Турка Рядчик признал своё поражение, однако изначально был уверен в своём превосходстве. В его песне не былой той необходимой нотки, которая тронула бы зрителя. Однако, голос был довольно приятным, хоть и сипловатым.

Яшка-Турок

Это молодой человек лет двадцати трёх, бедный, но очень талантливый. Работает черпальщиком на бумажной фабрике у купца. Худой и стройный юноша с серыми глазами и светло-русыми кудрями одет был в голубой долгополый кафтан. Губы красивые и выразительные, впалые щёки и прямой нос. Лицо выглядело исхудалым и болезненным, но источало страсть и впечатлительность.

Яшка-Турок являлся обладателем проникновенного, поистине восхитительного голоса, отчего считался лучшим певцом в близлежащей округе.

Мелодичность неотразимого голоса пленительно захватывает душу каждого слушателя и проносит по самым сокровенным уголкам сердца. Его голос настолько проникновенен, что у людей возникают эмоциональные потрясения, такими как слёзы, всхлипывания, а порой и рыдания. Это вызывается тем, что зрители погружаются в свои воспоминания, в самую глубину своих переживаний, волнений, словно вся жизнь оказывается перед их глазами. И это невзирая на волнение и неуверенность самого певца. Было что-то родное и тёплое в нём и в его пении, словно необъятные степи и русские дали с бесконечными речушками, но одновременно что-то пугающее и неприступное.

Сначала он пел робко, но заметив, что все начинают слушать его с особым восхищением, собрался и его печальная песня стала гораздо шире и сильнее. Голос Яшки-Турка выделяется особой искренностью и чувствительностью, которая передаёт ту самую русскую, горячую и честную душу, отражающаяся в слегка хрупкой, грустной мелодии, которая вбирает в себя бесконечную молодость, горячую страсть и жажду свободы.

В данном произведении изображено великолепное действие музыки на нутро людей, которые в своей сущности совершенно разные. И это поистине волшебное искусство охватывает каждого в невзрачной обстановке старого кабака.

Несколько интересных сочинений

• Сочинение рассуждение Чучело по фильму и рассказу Железникова (5, 6, 7 класс)

  Недавно я просмотрела фильм Чучело, героиня которого, девочка шестого класса Лена. Она сталкивается в своем младенческом возрасте со сложными житейскими ситуациями. Предательство, подлость, давление одноклассников, насмешки

• Сочинение Мой родной русский язык рассуждение

  С древних времен, люди обмениваются мыслями, выражают свои эмоции и передают информацию не только жестами, но и при помощи языка. Ведь только человек может писать и читать, это и есть одно из главных отличий нас от животных

• Жанр поэмы Медный всадник Пушкина, особенности и своеобразие стиля

  В общей литературе произведение Александра Сергеевича Пушкина под названием «Медный всадник» принято считать поэмой. Но многие многих литераторов расходятся.

• Колобок - анализ русской народной сказки

  Сказка рассказывает о колобке герое, который не дал бабке с дедкой съесть его, сделанного из некачественных ингредиентов, а точнее из скребеной муки и метённой по сусеку.

• Сочинение Воспитание Обломова и Штольца

  Любовное произведение Ивана Гончарова «Обломов» - одно из тех творений, которое максимально правдоподобно изображает всеобщую картину 19 столетия, делая особый акцент на общественные и философские проблемы.

Небольшое сельцо Колотовка, принадлежавшее некогда помещице, за лихой и бойкий нрав прозванной в околотке Стрыганихой (настоящее имя ее осталось неизвестным), а ныне состоящее за каким-то петербургским немцем, лежит на скате голого холма, сверху донизу рассеченного страшным оврагом, который, зияя как бездна, вьется, разрытый и размытый, по самой середине улицы и пуще реки, — через реку можно по крайней мере навести мост, — разделяет обе стороны бедной деревушки. Несколько тощих ракит боязливо спускаются по песчаным его бокам; на самом дне, сухом и желтом, как медь, лежат огромные плиты глинистого камня. Невеселый вид, нечего сказать, — а между тем всем окрестным жителям хорошо известна дорога в Колотовку: они ездят туда охотно и часто. У самой головы оврага, в нескольких шагах от той точки, где он начинается узкой трещиной, стоит небольшая четвероугольная избушка, стоит одна, отдельно от других. Она крыта соломой, с трубой; одно окно, словно зоркий глаз, обращено к оврагу и в зимние вечера, освещенное изнутри, далеко виднеется в тусклом тумане мороза и не одному проезжему мужичку мерцает путеводной звездою. Над дверью избушки прибита голубая дощечка: эта избушка — кабак, прозванный «Притынным». В этом кабаке вино продается, вероятно, не дешевле положенной цены, но посещается он гораздо прилежнее, чем все окрестные заведения такого же рода. Причиной этому целовальник Николай Иваныч. Николай Иваныч — некогда стройный, кудрявый и румяный парень, теперь же необычайно толстый, уже поседевший мужчина с заплывшим лицом, хитро-добродушными глазками и жирным лбом, перетянутым морщинами, словно нитками, — уже более двадцати лет проживает в Колотовке. Николай Иваныч человек расторопный и сметливый, как бо́льшая часть целовальников. Не отличаясь ни особенной любезностью, ни говорливостью, он обладает даром привлекать и удерживать у себя гостей, которым как-то весело сидеть перед его стойкой, под спокойным и приветливым, хотя зорким взглядом флегматического хозяина. У него много здравого смысла; ему хорошо знаком и помещичий быт, и крестьянский, и мещанский; в трудных случаях он мог бы подать неглупый совет, но, как человек осторожный и эгоист, предпочитает оставаться в стороне и разве только отдаленными, словно без всякого намерения произнесенными намеками наводит своих посетителей — и то любимых им посетителей — на путь истины. Он знает толк во всем, что важно или занимательно для русского человека: в лошадях и в скотине, в лесе, и кирпичах, в посуде, в красном товаре и в кожевенном, в песнях и в плясках. Когда у него нет посещения, он обыкновенно сидит, как мешок, на земле перед дверью своей избы, подвернув под себя свои тонкие ножки, и перекидывается ласковыми словцами со всеми прохожими. Много видал он на своем веку, пережил не один десяток мелких дворян, заезжавших к нему за «очищенным», знает всё, что делается на сто верст кругом, и никогда не пробалтывается, не показывает даже виду, что ему и то известно, чего не подозревает самый проницательный становой. Знай себе помалчивает, да посмеивается, да стаканчиками пошевеливает. Его соседи уважают: штатский генерал Щерепетенко, первый по чину владелец в уезде, всякий раз снисходительно ему кланяется, когда проезжает мимо его домика. Николай Иваныч человек со влиянием: он известного конокрада заставил возвратить лошадь, которую тот свел со двора у одного из его знакомых, образумил мужиков соседней деревни, не хотевших принять нового управляющего, и т. д. Впрочем, не должно думать, чтобы он это делал из любви к справедливости, из усердия к ближним — нет! Он просто старается предупредить всё то, что может как-нибудь нарушить его спокойствие. Николай Иваныч женат, и дети у него есть. Жена его, бойкая, востроносая и быстроглазая мещанка, в последнее время тоже несколько отяжелела телом, подобно своему мужу. Он во всем на нее полагается, и деньги у ней под ключом. Пьяницы-крикуны ее боятся; она их не любит: выгоды от них мало, а шуму много; молчаливые, угрюмые ей скорее по сердцу. Дети Николая Иваныча еще малы; первые все перемерли, но оставшиеся пошли в родителей: весело глядеть на умные личики этих здоровых ребят. Был невыносимо жаркий июльский день, когда я, медленно передвигая ноги, вместе с моей собакой поднимался вдоль Колотовского оврага в направлении Притынного кабачка. Солнце разгоралось на небе, как бы свирепея; парило и пекло неотступно; воздух был весь пропитан душной пылью. Покрытые лоском грачи и вороны, разинув носы, жалобно глядели на проходящих, словно прося их участья; одни воробьи не горевали и, распуша перышки, еще яростнее прежнего чирикали и дрались по заборам, дружно взлетали с пыльной дороги, серыми тучками носились над зелеными конопляниками. Жажда меня мучила. Воды не было близко: в Колотовке, как и во многих других степных деревнях, мужики, за неименьем ключей и колодцев, пьют какую-то жидкую грязцу из пруда... Но кто же назовет это отвратительное пойло водою? Я хотел спросить у Николая Иваныча стакан пива или квасу. Признаться сказать, ни в какое время года Колотовка не представляет отрадного зрелища; но особенно грустное чувство возбуждает она, когда июльское сверкающее солнце своими неумолимыми лучами затопляет и бурые полуразметанные крыши домов, и этот глубокий овраг, и выжженный, запыленный выгон, по которому безнадежно скитаются худые, длинноногие курицы, и серый осиновый сруб с дырами вместо окон, остаток прежнего барского дома, кругом заросший крапивой, бурьяном и полынью, и покрытый гусиным пухом, черный, словно раскаленный пруд, с каймой из полувысохшей грязи и сбитой набок плотиной, возле которой на мелко истоптанной, пепеловидной земле овцы, едва дыша и чихая от жара, печально теснятся друг к дружке и с унылым терпеньем наклоняют головы как можно ниже, как будто выжидая, когда ж пройдет, наконец, этот невыносимый зной. Усталыми шагами приближался я к жилищу Николая Иваныча, возбуждая, как водится, в ребятишках изумление, доходившее до напряженно-бессмысленного созерцания, в собаках — негодование, выражавшееся лаем, до того хриплым и злобным, что, казалось, у них отрывалась вся внутренность, и они сами потом кашляли и задыхались, — как вдруг на пороге кабачка показался мужчина высокого роста, без шапки, во фризовой шинели, низко подпоясанной голубым кушачком. На вид он казался дворовым; густые седые волосы в беспорядке вздымались над сухим и сморщенным его лицом. Он звал кого-то, торопливо действуя руками, которые, очевидно, размахивались гораздо далее, чем он сам того желал. Заметно было, что он уже успел выпить. — Иди, иди же! — залепетал он, с усилием поднимая густые брови, — иди, Моргач, иди! Экой ты, братец, ползешь, право слово. Это нехорошо, братец. Тут ждут тебя, а ты вот ползешь... Иди. — Ну, иду, иду, — раздался дребезжащий голос, и из-за избы направо показался человек низенький, толстый и хромой. На нем была довольно опрятная суконная чуйка, вдетая на один рукав; высокая остроконечная шапка, прямо надвинутая на брови, придавала его круглому, пухлому лицу выражение лукавое и насмешливое. Его маленькие желтые глазки так и бегали, с тонких губ не сходила сдержанная, напряженная улыбка, а нос, острый и длинный, нахально выдвигался вперед, как руль. — Иду, любезный, — продолжал он, ковыляя в направлении питейного заведенья, — зачем ты меня зовешь?.. Кто меня ждет? — Зачем я тебя зову? — сказал с укоризной человек во фризовой шинели. — Экой ты, Моргач, чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты еще спрашиваешь, зачем. А ждут тебя всё люди добрые: Турок-Яшка, да Дикий-Барин, да рядчик с Жиздры. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет то есть... понимаешь? — Яшка петь будет? — с живостью проговорил человек, прозванный Моргачом. — И ты не врешь, Обалдуй? — Я не вру, — с достоинством отвечал Обалдуй, — а ты брешешь. Стало быть, будет петь, коли об заклад побился, божья коровка ты этакая, плут ты этакой, Моргач! — Ну, пойдем, простота, — возразил Моргач. — Ну, поцелуй же меня по крайней мере, душа ты моя, — залепетал Обалдуй, широко раскрыв объятия. — Вишь, Езоп изнеженный, — презрительно ответил Моргач, отталкивая его локтем, и оба, нагнувшись, вошли в низенькую дверь. Слышанный мною разговор сильно возбудил мое любопытство. Уже не раз доходили до меня слухи об Яшке-Турке как о лучшем певце в околотке, и вдруг мне представился случай услышать его в состязании с другим мастером. Я удвоил шаги и вошел в заведение. Вероятно, не многие из моих читателей имели случай заглядывать в деревенские кабаки: но наш брат, охотник, куда не заходит! Устройство их чрезвычайно просто. Они состоят обыкновенно из темных сеней и белой избы, разделенной надвое перегородкой, за которую никто из посетителей не имеет права заходить. В этой перегородке, над широким дубовым столом, проделано большое продольное отверстие. На этом столе, или стойке, продается вино. Запечатанные штофы разной величины рядком стоят на полках, прямо против отверстия. В передней части избы, предоставленной посетителям, находятся лавки, две-три пустые бочки, угловой стол. Деревенские кабаки большей частью довольно темны, и почти никогда не увидите вы на их бревенчатых стенах каких-нибудь ярко раскрашенных лубочных картин, без которых редкая изба обходится. Когда я вошел в Притынный кабачок, в нем уже собралось довольно многочисленное общество. За стойкой, как водится, почти во всю ширину отверстия, стоял Николай Иваныч, в пестрой ситцевой рубахе, и, с ленивой усмешкой на пухлых щеках, наливал своей полной и белой рукой два стакана вина вошедшим приятелям, Моргачу и Обалдую; а за ним, в углу, возле окна, виднелась его востроглазая жена. Посередине комнаты стоял Яшка-Турок, худой и стройный человек лет двадцати трех, одетый в долгополый нанковый кафтан голубого цвета. Он смотрел удалым фабричным малым и, казалось, не мог похвастаться отличным здоровьем. Его впалые щеки, большие беспокойные серые глаза, прямой нос с тонкими, подвижными ноздрями, белый покатый лоб с закинутыми назад светло-русыми кудрями, крупные, но красивые, выразительные губы — всё его лицо изобличало человека впечатлительного и страстного. Он был в большом волненье: мигал глазами, неровно дышал, руки его дрожали, как в лихорадке, — да у него и точно была лихорадка, та тревожная, внезапная лихорадка, которая так знакома всем людям, говорящим или поющим перед собранием. Подле него стоял мужчина лет сорока, широкоплечий, широкоскулый, с низким лбом, узкими татарскими глазами, коротким и плоским носом, четвероугольным подбородком и черными блестящими волосами, жесткими, как щетина. Выражение его смуглого с свинцовым отливом лица, особенно его бледных губ, можно было бы назвать почти свирепым, если б оно не было так спокойно-задумчиво. Он почти не шевелился и только медленно поглядывал кругом, как бык из-под ярма. Одет он был в какой-то поношенный сюртук с медными гладкими пуговицами; старый черный шёлковый платок окутывал его огромную шею. Звали его Диким-Барином. Прямо против него, на лавке под образами, сидел соперник Яшки — рядчик из Жиздры. Это был невысокого роста плотный мужчина лет тридцати, рябой и курчавый, с тупым вздернутым носом, живыми карими глазами и жидкой бородкой. Он бойко поглядывал кругом, подсунув под себя руки, беспечно болтал и постукивал ногами, обутыми в щегольские сапоги с оторочкой. На нем был новый тонкий армяк из серого сукна с плисовым воротником, от которого резко отделялся край алой рубахи, плотно застегнутой вокруг горла. В противоположном углу, направо от двери, сидел за столом какой-то мужичок в узкой изношенной свите, с огромной дырой на плече. Солнечный свет струился жидким желтоватым потоком сквозь запыленные стекла двух небольших окошек и, казалось, не мог победить обычной темноты комнаты: все предметы были освещены скупо, словно пятнами. Зато в ней было почти прохладно, и чувство духоты и зноя, словно бремя, свалилось у меня с плеч, как только я переступил порог. Мой приход — я это мог заметить — сначала несколько смутил гостей Николая Иваныча; но, увидев, что он поклонился мне, как знакомому человеку, они успокоились и уже более не обращали на меня внимания. Я спросил себе пива и сел в уголок, возле мужичка в изорванной свите. — Ну, что ж! — возопил вдруг Обалдуй, выпив духом стакан вина и сопровождая свое восклицание теми странными размахиваниями рук, без которых он, по-видимому, не произносил ни одного слова. — Чего еще ждать? Начинать так начинать. А? Яша?.. — Начинать, начинать, — одобрительно подхватил Николай Иваныч. — Начнем, пожалуй, — хладнокровно и с самоуверенной улыбкой промолвил рядчик, — я готов. — И я готов, — с волнением произнес Яков. — Ну, начинайте, ребятки, начинайте, — пропищал Моргач. Но, несмотря на единодушно изъявленное желание, никто не начинал; рядчик даже не приподнялся с лавки, — все словно ждали чего-то. — Начинай! — угрюмо и резко проговорил Дикий-Барин. Яков вздрогнул. Рядчик встал, осунул кушак и откашлялся. — А кому начать? — спросил он слегка изменившимся голосом у Дикого-Барина, который всё продолжал стоять неподвижно посередине комнаты, широко расставив толстые ноги и почти по локоть засунув могучие руки в карманы шаровар. — Тебе, тебе, рядчик, — залепетал Обалдуй, — тебе, братец. Дикий-Барин посмотрел на него исподлобья. Обалдуй слабо пискнул, замялся, глянул куда-то в потолок, повел плечами и умолк. — Жеребий кинуть, — с расстановкой произнес Дикий-Барин, — до осьмуху на стойку. Николай Иваныч нагнулся, достал, кряхтя, с полу осьмуху и поставил ее на стол. Дикий-Барин глянул на Якова и промолвил: «Ну!» Яков зарылся у себя в карманах, достал грош и наметил его зубом. Рядчик вынул из-под полы кафтана новый кожаный кошелек, не торопясь распутал шнурок и, насыпав множество мелочи на руку, выбрал новенький грош. Обалдуй подставил свой затасканный картуз с обломанным и отставшим козырьком; Яков кинул в него свой грош, рядчик — свой. — Тебе выбирать, — проговорил Дикий-Барин, обратившись к Моргачу. Моргач самодовольно усмехнулся, взял картуз в обе руки и начал его встряхивать. Мгновенно воцарилась глубокая тишина: гроши слабо звякали, ударяясь друг о друга. Я внимательно поглядел кругом: все лица выражали напряженное ожидание; сам Дикий-Барин прищурился; мой сосед, мужичок в изорванной свитке, и тот даже с любопытством вытянул шею. Моргач запустил руку в картуз и достал рядчиков грош; все вздохнули. Яков покраснел, а рядчик провел рукой по волосам. — Ведь я же говорил, что тебе, — воскликнул Обалдуй, — я ведь говорил. — Ну, ну, не «циркай»! — презрительно заметил Дикий-Барин. — Начинай, — продолжал он, качнув головой на рядчика. — Какую же мне песню петь? — спросил рядчик, приходя в волненье. — Какую хочешь, — отвечал Моргач. — Какую вздумается, ту и пой. — Конечно, какую хочешь, — прибавил Николай Иваныч, медленно складывая руки на груди. — В этом тебе указу нету. Пой какую хочешь; да только пой хорошо; а мы уж потом решим по совести. — Разумеется, по совести, — подхватил Обалдуй и полизал край пустого стакана. — Дайте, братцы, откашляться маленько, — заговорил рядчик, перебирая пальцами вдоль воротника кафтана. — Ну, ну, не прохлаждайся — начинай! — решил Дикий-Барин и потупился. Рядчик подумал немного, встряхнул головой и выступил вперед. Яков впился в него глазами... Но прежде чем я приступлю к описанию самого состязания, считаю не лишним сказать несколько слов о каждом из действующих лиц моего рассказа. Жизнь некоторых из них была уже мне известна, когда я встретился с ними в Притынном кабачке; о других я собрал сведения впоследствии. Начнем с Обалдуя. Настоящее имя этого человека было Евграф Иванов; но никто во всем околотке не звал его иначе как Обалдуем, и он сам величал себя тем же прозвищем: так хорошо оно к нему пристало. И действительно, оно как нельзя лучше шло к его незначительным, вечно встревоженным чертам. Это был загулявший, холостой дворовый человек, от которого собственные господа давным-давно отступились и который, не имея никакой должности, не получая ни гроша жалованья, находил, однако, средство каждый день покутить на чужой счет. У него было множество знакомых, которые поили его вином и чаем, сами не зная зачем, потому что он не только не был в обществе забавен, но даже, напротив, надоедал всем своей бессмысленной болтовней, несносной навязчивостью, лихорадочными телодвижениями и беспрестанным неестественным хохотом. Он не умел ни петь, ни плясать; отроду не сказал не только умного, даже путного слова: все «лотошил» да врал что ни попало — прямой Обалдуй! И между тем ни одной попойки на сорок верст кругом не обходилось без того, чтобы его долговязая фигура не вертелась тут же между гостями, — так уж к нему привыкли и переносили его присутствие как неизбежное зло. Правда, обходились с ним презрительно, но укрощать его нелепые порывы умел один Дикий-Барин. Моргач нисколько не походил на Обалдуя. К нему тоже шло названье Моргача, хотя он глазами не моргал более других людей; известное дело: русский народ на прозвища мастер. Несмотря на мое старанье выведать пообстоятельнее прошедшее этого человека, в жизни его остались для меня — и, вероятно, для многих других — темные пятна, места, как выражаются книжники, покрытые глубоким мраком неизвестности. Я узнал только, что он некогда был кучером у старой бездетной барыни, бежал со вверенной ему тройкой лошадей, пропадал целый год и, должно быть, убедившись на деле в невыгодах и бедствиях бродячей жизни, вернулся сам, но уже хромой, бросился в ноги своей госпоже и, в течение нескольких лет примерным поведеньем загладив свое преступленье, понемногу вошел к ней в милость, заслужил наконец ее полную доверенность, попал в приказчики, а по смерти барыни, неизвестно каким образом, оказался отпущенным на волю, приписался в мещане, начал снимать у соседей бакши, разбогател и живет теперь припеваючи. Это человек опытный, себе на уме, не злой и не добрый, а более расчетливый; это тертый калач, который знает людей и умеет ими пользоваться. Он осторожен и в то же время предприимчив, как лисица; болтлив, как старая женщина, и никогда не проговаривается, а всякого другого заставит высказаться; впрочем, не прикидывается простачком, как это делают иные хитрецы того же десятка, да ему и трудно было бы притворяться: я никогда не видывал более проницательных и умных глаз, как его крошечные, лукавые «гляделки». Они никогда не смотрят просто — всё высматривают да подсматривают. Моргач иногда по целым неделям обдумывает какое-нибудь, по-видимому, простое предприятие, а то вдруг решится на отчаянно смелое дело; кажется, тут ему и голову сломить... смотришь — всё удалось, всё как по маслу пошло. Он счастлив и верит в свое счастье, верит приметам. Он вообще очень суеверен. Его не любят, потому что ему самому ни до кого дела нет, но уважают. Всё его семейство состоит из одного сынишки, в котором он души не чает и который, воспитанный таким отцом, вероятно, пойдет далеко. «А Моргачонок в отца вышел», — уже и теперь говорят о нем вполголоса старики, сидя на завалинках и толкуя меж собой в летние вечера; и все понимают, что это значит, и уже не прибавляют ни слова. Об Якове-Турке и рядчике нечего долго распространяться. Яков, прозванный Турком, потому что действительно происходил от пленной турчанки, был по душе — художник во всех смыслах этого слова, а по званию — черпальщик на бумажной фабрике у купца; что же касается до рядчика, судьба которого, признаюсь, мне осталась неизвестной, то он показался мне изворотливым и бойким городским мещанином. Но о Диком-Барине стоит поговорить несколько поподробнее. Первое впечатление, которое производил на вас вид этого человека, было чувство какой-то грубой, тяжелой, но неотразимой силы. Сложен он был неуклюже, «сбитнем», как говорят у нас, но от него так и несло несокрушимым здоровьем, и — странное дело — его медвежеватая фигура не была лишена какой-то своеобразной грации, происходившей, может быть, от совершенно спокойной уверенности в собственном могуществе. Трудно было решить с первого разу, к какому сословию принадлежал этот Геркулес; он не походил ни на дворового, ни на мещанина, ни на обеднявшего подьячего в отставке, ни на мелкопоместного разорившегося дворянина — псаря и драчуна: он был уж точно сам по себе. Никто не знал, откуда он свалился к нам в уезд; поговаривали, что происходил он от однодворцев и состоял будто где-то прежде на службе; но ничего положительного об этом не знали; да и от кого было и узнавать, — не от него же самого: не было человека более молчаливого и угрюмого. Также никто не мог положительно сказать, чем он живет; он никаким ремеслом не занимался, ни к кому не ездил, не знался почти ни с кем, а деньги у него водились; правда, небольшие, но водились. Вел он себя не то что скромно, — в нем вообще не было ничего скромного, — но тихо; он жил, словно никого вокруг себя не замечал и решительно ни в ком не нуждался. Дикий-Барин (так его прозвали; настоящее же его имя было Перевлесов) пользовался огромным влиянием во всем округе; ему повиновались тотчас и с охотой, хотя он не только не имел никакого права приказывать кому бы то ни было, но даже сам не изъявлял малейшего притязания на послушание людей, с которыми случайно сталкивался. Он говорил — ему покорялись; сила всегда свое возьмет. Он почти не пил вина, не знался с женщинами и страстно любил пение. В этом человеке было много загадочного; казалось, какие-то громадные силы угрюмо покоились в нем, как бы зная, что раз поднявшись, что сорвавшись раз на волю, они должны разрушить и себя и всё, до чего ни коснутся; и я жестоко ошибаюсь, если в жизни этого человека не случилось уже подобного взрыва, если он, наученный опытом и едва спасшись от гибели, неумолимо не держал теперь самого себя в ежовых рукавицах. Особенно поражала меня в нем смесь какой-то врожденной, природной свирепости и такого же врожденного благородства, — смесь, которой я не встречал ни в ком другом. Итак, рядчик выступил вперед, закрыл до половины глаза и запел высочайшим фальцетом. Голос у него был довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплый; он играл и вилял этим голосом, как юлою, беспрестанно заливался и переливался сверху вниз и беспрестанно возвращался к верхним нотам, которые выдерживал и вытягивал с особенным стараньем, умолкал и потом вдруг подхватывал прежний напев с какой-то залихватской, заносистой удалью. Его переходы были иногда довольно смелы, иногда довольно забавны: знатоку они бы много доставили удовольствия; немец пришел бы от них в негодование. Это был русский tenore di grazia, ténor léger. Пел он веселую, плясовую песню, слова которой, сколько я мог уловить сквозь бесконечные украшения, прибавленные согласные и восклицания, были следующие:

Распашу я, молода-молоденька,
Землицы маленько;
посею, молода-молоденька,
Цветика аленька.

Он пел; все слушали его с большим вниманьем. Он, видимо, чувствовал, что имеет дело с людьми сведущими, и потому, как говорится, просто лез из кожи. Действительно, в наших краях знают толк в пении, и недаром село Сергиевское, на большой орловской дороге, славится во всей России своим особенно приятным и согласным напевом. Долго рядчик пел, не возбуждая слишком сильного сочувствия в своих слушателях; ему недоставало поддержки, хора; наконец, при одном особенно удачном переходе, заставившем улыбнуться самого Дикого-Барина, Обалдуй не выдержал и вскрикнул от удовольствия. Все встрепенулись. Обалдуй с Моргачем начали вполголоса подхватывать, подтягивать, покрикивать: «Лихо!.. Забирай, шельмец!.. Забирай, вытягивай, аспид! Вытягивай еще! Накаливай еще, собака ты этакая, пес!.. Погуби Ирод твою душу!» и пр. Николай Иваныч из-за стойки одобрительно закачал головой направо и налево. Обалдуй, наконец, затопал, засеменил ногами и задергал плечиком, а у Якова глаза так и разгорелись, как уголья, и он весь дрожал как лист и беспорядочно улыбался. Один Дикий-Барин не изменился в лице и по-прежнему не двигался с места; но взгляд его, устремленный на рядчика, несколько смягчился, хотя выражение губ оставалось презрительным. Ободренный знаками всеобщего удовольствия, рядчик совсем завихрился, и уж такие начал отделывать завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом, что, когда, наконец, утомленный, бледный и облитый горячим потом, он пустил, перекинувшись назад всем телом, последний замирающий возглас, — общий, слитный крик ответил ему неистовым взрывом. Обалдуй бросился ему на шею и начал душить его своими длинными, костлявыми руками; на жирном лице Николая Иваныча выступила краска, и он словно помолодел; Яков, как сумасшедший, закричал: «Молодец, молодец!» Даже мой сосед, мужик в изорванной свите, не вытерпел и, ударив кулаком по столу, воскликнул: «А-га! хорошо, чёрт побери, хорошо!» — и с решительностью плюнул в сторону. — Ну, брат, потешил! — кричал Обалдуй, не выпуская изнеможенного рядчика из своих объятий, — потешил, нечего сказать! Выиграл, брат, выиграл! Поздравляю — осьмуха твоя! Яшке до тебя далеко... Уж я тебе говорю: далеко... А ты мне верь! (И он снова прижал рядчика к своей груди.) — Да пусти же его; пусти, неотвязная... — с досадой заговорил Моргач, — дай ему присесть на лавку-то; вишь, он устал... Экой ты фофан, братец, право, фофан! Что пристал, словно банный лист? — Ну что ж, пусть садится, а я за его здоровье выпью, — сказал Обалдуй и подошел к стойке. — На твой счет, брат, — прибавил он, обращаясь к рядчику. Тот кивнул головой, сел на лавку, достал из шапки полотенце и начал утирать лицо; а Обалдуй с торопливой жадностью выпил стакан и, по привычке горьких пьяниц, крякая, принял грустно-озабоченный вид. — Хорошо поешь, брат, хорошо, — ласково заметил Николай Иваныч. — А теперь за тобой очередь, Яша: смотри, не сробей. Посмотрим, кто кого, посмотрим... А хорошо поет рядчик, ей-богу хорошо. — Очинна хорошо, — заметила Николай Иванычева жена и с улыбкой поглядела на Якова. — Хорошо-га! — повторил вполголоса мой сосед. — А, заворотень-полеха! — завопил вдруг Обалдуй и, подойдя к мужичку с дырой на плече, уставился на него пальцем, запрыгал и залился дребезжащим хохотом. — Полеха! полеха! Га, баде паняй, заворотень! Зачем пожаловал, заворотень? — кричал он сквозь смех. Бедный мужик смутился и уже собрался было встать да уйти поскорей, как вдруг раздался медный голос Дикого-Барина: — Да что ж это за несносное животное такое? — произнес он, скрыпнув зубами. — Я ничего, — забормотал Обалдуй, — я ничего... я так... — Ну, хорошо, молчать же! — возразил Дикий-Барин. — Яков, начинай! Яков взялся рукой за горло. — Что, брат, того... что-то... Гм... Не знаю, право, что-то того... — Ну, полно, не робей. Стыдись!.. чего вертишься?.. Пой, как бог тебе велит. И Дикий-Барин потупился, выжидая. Яков помолчал, взглянул кругом и закрылся рукой. Все так и впились в него глазами, особенно рядчик, у которого на лице, сквозь обычную самоуверенность и торжество успеха, проступило невольное, легкое беспокойство. Он прислонился к стене и опять положил под себя обе руки, но уже не болтал ногами. Когда же, наконец, Яков открыл свое лицо — оно было бледно, как у мертвого; глаза едва мерцали сквозь опущенные ресницы. Он глубоко вздохнул и запел... Первый звук его голоса был слаб и неровен и, казалось, не выходил из его груди, но принесся откуда-то издалека, словно залетел случайно в комнату. Странно подействовал этот трепещущий, звенящий звук на всех нас; мы взглянули друг на друга, а жена Николая Иваныча так и выпрямилась. За этим первым звуком последовал другой, более твердый и протяжный, но всё еще видимо дрожащий, как струна, когда, внезапно прозвенев под сильным пальцем, она колеблется последним, быстро замирающим колебаньем, за вторым — третий, и, понемногу разгорячаясь и расширяясь, полилась заунывная песня. «Не одна во поле дороженька пролегала», — пел он, и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос: он был слегка разбит и звенел, как надтреснутый; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нем была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом, видимо, овладевало упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более — он дрожал, по той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся. Помнится, я видел однажды, вечером, во время отлива, на плоском песчаном берегу моря, грозно и тяжко шумевшего вдали, большую белую чайку: она сидела неподвижно, подставив шелковистую грудь алому сиянью зари, и только изредка медленно расширяла свои длинные крылья навстречу знакомому морю, навстречу низкому, багровому солнцу: я вспомнил о ней, слушая Якова. Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слезы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня... Я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью к окну. Яков бросил на нее быстрый взгляд и залился еще звонче, еще слаще прежнего; Николай Иваныч потупился, Моргач отвернулся; Обалдуй, весь разнеженный, стоял, глупо разинув рот; серый мужичок тихонько всхлипывал в уголку, с горьким шёпотом покачивая головой; и по железному лицу Дикого-Барина, из-под совершенно надвинувшихся бровей, медленно прокатилась тяжелая слеза; рядчик поднес сжатый кулак ко лбу и не шевелился... Не знаю, чем бы разрешилось всеобщее томленье, если б Яков вдруг не кончил на высоком, необыкновенно тонком звуке — словно голос у него оборвался. Никто не крикнул, даже не шевельнулся; все как будто ждали, не будет ли он еще петь; но он раскрыл глаза, словно удивленный нашим молчаньем, вопрошающим взором обвел всех кругом и увидал, что победа была его... — Яша, — проговорил Дикий-Барин, положил ему руку на плечо и — смолк. Мы все стояли как оцепенелые. Рядчик тихо встал и подошел к Якову. «Ты... твоя... ты выиграл», — произнес он наконец с трудом и бросился вон из комнаты. Его быстрое, решительное движение как будто нарушило очарованье: все вдруг заговорили шумно, радостно. Обалдуй подпрыгнул кверху, залепетал, замахал руками, как мельница крыльями; Моргач, ковыляя, подошел к Якову и стал с ним целоваться; Николай Иваныч приподнялся и торжественно объявил, что прибавляет от себя еще осьмуху пива; Дикий-Барин посмеивался каким-то добрым смехом, которого я никак не ожидал встретить на его лице; серый мужичок то и дело твердил в своем уголку, утирая обоими рукавами глаза, щеки, нос и бороду: «А хорошо, ей-богу хорошо, ну, вот будь я собачий сын, хорошо!», а жена Николая Иваныча, вся раскрасневшаяся, быстро встала и удалилась. Яков наслаждался своей победой, как дитя; всё его лицо преобразилось; особенно его глаза так и засияли счастьем. Его потащили к стойке; он подозвал к ней расплакавшегося серого мужичка, послал целовальникова сынишку за рядчиком, которого, однако, тот не сыскал, и начался пир. «Ты еще нам споешь, ты до вечера нам петь будешь», — твердил Обалдуй, высоко поднимая руки. Я еще раз взглянул на Якова и вышел. Я не хотел остаться — я боялся испортить свое впечатление. Но зной был нестерпим по-прежнему. Он как будто висел над самой землей густым тяжелым слоем; на темно-синем небе, казалось, крутились какие-то мелкие, светлые огоньки сквозь тончайшую, почти черную пыль. Всё молчало; было что-то безнадежное, придавленное в этом глубоком молчании обессиленной природы. Я добрался до сеновала и лег на только что скошенную, но уже почти высохшую траву. Долго я не мог задремать; долго звучал у меня в ушах неотразимый голос Якова... Наконец жара и усталость взяли, однако ж, свое, и я заснул мертвым сном. Когда я проснулся. — всё уже потемнело; вокруг разбросанная трава сильно пахла и чуть-чуть отсырела; сквозь тонкие жерди полураскрытой крыши слабо мигали бледные звездочки. Я вышел. Заря уже давно погасла, и едва белел на небосклоне ее последний след; но в недавно раскаленном воздухе сквозь ночную свежесть чувствовалась еще теплота, и грудь всё еще жаждала холодного дуновенья. Ветра не было, не было и туч; небо стояло кругом всё чистое и прозрачно-темное, тихо мерцая бесчисленными, но чуть видными звездами. По деревне мелькали огоньки; из недалекого, ярко освещенного кабака несся нестройный, смутный гам, среди которого, мне казалось, я узнавал голос Якова. Ярый смех по временам поднимался оттуда взрывом. Я подошел к окошку и приложился лицом к стеклу. Я увидел невеселую, хотя пеструю и живую картину: всё было пьяно — всё, начиная с Якова. C обнаженной грудью сидел он на лавке и, напевая осиплым голосом какую-то плясовую, уличную песню, лениво перебирал и щипал струны гитары. Мокрые волосы клочьями висели над его страшно побледневшим лицом. Посередине кабака Обалдуй, совершенно «развинченный» и без кафтана, выплясывал вперепрыжку перед мужиком в сероватом армяке; мужичок, в свою очередь, с трудом топотал и шаркал ослабевшими ногами и, бессмысленно улыбаясь сквозь взъерошенную бороду, изредка помахивал одной рукой, как бы желая сказать: «куда ни шло!» Ничего не могло быть смешней его лица; как он ни вздергивал кверху свои брови, отяжелевшие веки не хотели подняться, а так и лежали на едва заметных, посоловелых, но сладчайших глазках. Он находился в том милом состоянии окончательно подгулявшего человека, когда всякий прохожий, заглянув ему в лицо, непременно скажет: «Хорош, брат, хорош!» Моргач, весь красный, как рак, и широко раздув ноздри, язвительно посмеивался из угла; один Николай Иваныч, как и следует истинному целовальнику, сохранял свое неизменное хладнокровие. В комнату набралось много новых лиц; но Дикого-Барина я в ней не видал. Я отвернулся и быстрыми шагами стал спускаться с холма, на котором лежит Колотовка. У подошвы этого холма расстилается широкая равнина; затопленная мглистыми волнами вечернего тумана, она казалась еще необъятней и как будто сливалась с потемневшим небом. Я сходил большими шагами по дороге вдоль оврага, как вдруг где-то далеко в равнине раздался звонкий голос мальчика. «Антропка! Антропка-а-а!..» — кричал он с упорным и слезливым отчаянием, долго, долго вытягивая последний слог. Он умолкал на несколько мгновений и снова принимался кричать. Голос его звонко разносился в неподвижном, чутко дремлющем воздухе. Тридцать раз по крайней мере прокричал он имя Антропки, как вдруг с противоположного конца поляны, словно с другого света, принесся едва слышный ответ: — Чего-о-о-о-о? Голос мальчика тотчас с радостным озлоблением закричал: — Иди сюда, чёрт леши-и-и-ий! — Заче-е-е-ем? — ответил тот спустя долгое время. — А затем, что тебя тятя высечь хочи-и-и-т, — поспешно прокричал первый голос. Второй голос более не откликнулся, и мальчик снова принялся взывать к Антропке. Возгласы его, более и более редкие и слабые, долетали еще до моего слуха, когда уже стало совсем темно и я огибал край леса, окружающего мою деревеньку и лежащего в четырех верстах от Колотовки... «Антропка-а-а!» — всё еще чудилось в воздухе, наполненном тенями ночи.

Разделы: Литература

• раскрыть перед обучающимися гениальное мастерство И.С.Тургенева в области словесной живописи, его безграничную любовь к русскому народу;
• закрепить умение обучающихся в анализе текста;
• обогатить словарный запас учащихся;
• развивать культуру устной и письменной речи.

Словарная работа: певцы, рядчик, соревнование, поражение, сравнение, заунывный, искренний.

Оборудование: мультимедийный проектор, репродукция картины “Певцы”.

Ход урока

I. Сообщение темы, цели урока

II. Проверка домашнего задания (индивидуальное задание, слово о писателе?)

Рассказ “Певцы”, написанный И.С.Тургеневым в 1850 г., занимает одно из первых мест среди других рассказов “Записок охотника” по яркости данных в нем картин, по глубине психологической характеристики действующих лиц, по мастерству композиции и выразительности языка, по богатству заключенного в нем идейного содержания и по силе воздействия его на широкие круги русского читателя.

III. 1. Составление плана рассказа.

1. Деревня Колотовка и Притынный кабачок.
2. Разговор Обалдуя Моргача о предстоящем соревновании певцов.
3. Хозяин и посетители Притынного кабачка.
4. Перед состязанием.
5. Действующие лица рассказа.
6. Пение рядника.
7. Пение Якова.
8. Пьяный разгул в кабаке после состязания.
9. Перекличка мальчиков.

2 . Определить центральную сцену рассказа.

(Соревнование двух певцов, исполнителей народных песен, пред завсегдатаями деревенского кабачка, слушателями и судьями.)

Перед умственным взором читателя возникают два типа певцов, нарисованных рукой великого русского писателя:

– Описание рядчика из Жиздры (работа с текстом).

– Описание Янеки Турка (работа с текстом).

3. Вывод.

Перед нами, несомненно, два выдающихся талантливых представителя русского народа, исполнители народных песен, искренне и глубоко любящих это искусство и способных беспристрастно отнестись к оценке мастерства друг друга.

4. Какое действие произвела песня Якова на его противника – рядчика из Жиздры?

(Последний признает себя побежденным. “Ты… твоя… ты… выиграл”, – произнес он, наконец, с трудом и бросился вон из комнаты…”)

5. Что чувствуется в интонации побежденного?

(Уважение к своему более талантливому сотоварищу.)

В свете этих чувств умолкают мелкие чувства: горечь поражения в соревновании. Оскорбленное самолюбие. Эта общая любовь к искусству сближает их.

6. Какова манера исполнения песни певцами?

7. Какую песню поет рядчик? (Веселую, плясовую.)

8. А Яков? (Грустную, заунывную.)

9. Чем обусловлено различие в выборе жанра песни?

(Личные особенности певца. Рядчик не сумел сохранить чувство меры, в его голосе было много искусственного, излишней игры “Голос у него был довольно приятный и сладкий, хотя несколько сиплы” – передает автор свои впечатления от песни рядчик.)

10. Какой характер носит исполнение песни Яковом?

(Чувство грусти и печали, медленный темп пения, отсутствия резких переходов, ясная и четкая фразировка текста.) Обратить внимание на жанр песни.

11. Что обеспечило победу Якова?

(Высокая талантливость певца, вкладывающего всю свою душу в любимое искусство.)

12. Описание рядчика. (Он уверен в своем мастерстве.)

13. Отметить разнице в отношении певцов к соревнованию перед началом пения.

Вывод: искусство Якова – это глубокое идейное, серьезное искусство, отразившее настроение и переживания русского народа. Искусство рядчика – поверхностное развлекательное искусство, дающее забвение слушателям на некоторое время, но не могущее по-настоящему увлечь их.

(Рядчик из Жиздры выделяется среди завсегдатаев кабачка по своему социальному и материальному положению. Яков – рабочий –черпальщик с бумажной фабрики.)

При описании пения рядчика, искусного, уверенного в себе певца, автор для характеристики высокой техники исполнения и его умения владеть голосом воспользовался сравнением, заимствованным из быта: “играл и вилял этим голом, как юлой”. Чувствуется критическое отношение автора к певцу в описании его уверенности. (“Начнем, пожалуй, – хладнокровно и с уверенной улыбочкой промолвил рядчик, – я готов”).

Иначе относится автор к пению Якова, истинного, вдохновенного артиста своего дела. Рассказчик прибегает к сравнениям, заимствованным из области богатой русской природы. Слушая Якова, рассказчик вспомнил когда-то виденную им картину: большую белую чайку, сидевшую на плоском песчаном берегу моря, “грозно и тяжко шумевшего вдали”. Есть что-то, по-видимому, общее между картиной величественного моря с одинокой чайков на берегу и содержанием той песни, которую пел Яков, если автор вспомнил эту картину. Состояние поющего Якова, ободряемого молчаливым и страстным участием слушателей, вызывает у автора сравнение певца с пловцом, поднимаемым волнами. “…От каждого звука его голоса, – пишет автор, – веяло чем-то родным и необозримо широким. Словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались в газах слезы…”

Зачитывает последний момент пения.

IV. Обобщение.

1. Что показал И.С.Тургенев в образах соревнующихся певцов?

(Высокую одаренность русского народа, способность к истинному вдохновенному искусству .)

V. Домашнее задание. Описание слушателей.

(Словесное рисование. Назвать выразительные средства .)

Сочинение по рассказу Тургенева «Певцы»

Как пел рядчик и как пел Яшка

По рассказу И.С.Тургенева «Певцы»

В рассказе «Певцы» идет речь о соревновании между лучшими певцами в околотке: Якове Турке и рядчике.
Рядчик пел веселую, плясовую песню. Я думаю, что он неслучайно выбрал такую песню: певец знал перед какой публикой ему придется выступать. Это были люди сведущие, разбирающиеся в музыкальном творчестве. Он старался показать все свое мастерство. Использовал сложные приемы. То пел на очень высоких нотах, то резко падал вниз. Рядчик добился своего, и слушатели пели вместе с ним.
Яшка же наоборот, пел заунывную песню. Я считаю, в этой песне было что-то связанное с ним, с его детством. Это была простая русская песня. Яшка пел ее от души, он не стремился кому-то что-то доказать. У него был дрожащий голос, но в тоже время задушевный. Зрители не могли думать ни о чем, кроме его пения. Когда закончил петь Яков, даже сам рядчик встал, согласился с его победой и ушел.
Пение Якова Турка было душевным, а пение рядчика – профессиональным. Но публику больше задела песня Яшки.

От администрации сайта

Уважаемые ученики, не списывайте. Почитайте внимательно сочинения и комментарии к ним. Сочинения публикуются без исправления ошибок. Учтите и то, что Интернет есть не только у вас, но и у ваших одноклассников и даже у учителей. Почитайте, подумайте и напишите

(10 )

В рассказе «Певцы» автор рассказывает о том, какое впечатление производит на русского человека пение, и вместе с тем дает образ талантливого певца из народной среды. В корчме происходит состязание в пении между рядчиком из Жиздры и Яшкой Турком.

Первый затягивает развеселую песню, обильную всякими завитушками и прищелкиваниями; общий восторг служит ему наградой. Выступает на сцену второй; он начинает заунывную песню «Не одна в поле дороженька пролегала». Сначала он поет робко, но постепенно вдохновляется, овладевает собой и грустная русская песня его звучит широко, от нее «веет чем-то родным и необразимо широким, словно знакомая степь расстилается перед слушателями, уходя в бесконечную даль … »

Эта песня действует самым потрясающим образом на слушателей: одни стоят, как оцепенелые, другие рыдают; на них подействовала та задушевность, то глубокое чувство, которыми была проникнута песня талантливого Якова. В кабаке устраивается своего рода турнир между певцами. Вот рядчик запевает веселую, плясовую песню.

Он начинает отделывать такие завитушки, так защелкал и забарабанил языком, так неистово заиграл горлом, что когда он пустил последний, замирающий голос, общий слитный крик слушателей ответил ему неистовым взрывом. Но вот на сцену выступает Яков. Он прислонился к стене; глаза его едва мерцали сквозь опущенные ресницы.

Он глубоко вздохнул и запел … понемногу разгорячась и расширяясь, полилась его заунывная песня: «Не одна-то в поле дороженька пролегала … » «Пел он, и всем присутствующим сладко становилось, — говорит Тургенев, — и сладко, и жутко … Песня его росла, разливалась. Яковом, видимо, овладело упоение … он отдавался весь своему счастью. Закипала на сердце кровь и поднимались к глазам слезы. Глухие, сдержанные рыдания, — продолжает Тургенев, — поразили меня … я оглянулся — жена целовальника плакала, припав грудью к окну … » Яков кончил. Слушатели стояли все, как оцепененные. Рядчик тихо встал и пошел к Якову.- «Ты … твои … ты выиграл», — произнес он с трудом и бросился вон из комнаты. Да. Не удаль и не веселая песня трогает русского человека, хоть и для нее в нем много места. Русскому человеку нужна задушевность».

В «Певцах» Тургенев изображает потрясающее действие музыки, песни на самых разнородных по характерам своим русских людей. В неприглядной обстановке кабака происходит состязание двух певцов, и чистое веяние искусства все очищает и просветляет вокруг. Состязаются рядчик из Жиздры и Яшка Турок, и слушатели с замирающим сердечным участием следят за исходом благородной борьбы. Победителем оказывается Яков.

Вот как рисует Тургенев его пение: «понемногу разгорячась и расширяясь, полилась заунывная песня. Слушатели всем сердцем отозвались на вдохновенное пение: автор чувствовал, что у него «закипали на сердце и поднимались к глазам слезы»; он видел, что «жена целовальника плакала, припав грудью к окну»; целовальник Николай Иваныч потупился; легкомысленный и несообразный Оболдуй, посторонний и случайный свидетель состязания, и сам суровый «Дикий Барин» был растроган.

Соперник Якова, рядчик, первый признал себя побежденным. Чуткой и нежно-отзывчивой на впечатления искусства изображена Тургеневым в «Певцах» русская душа, и тонко подметил автор народные особенности, народные черты широкой и вольной русской песни.