Благодарности
Посвящается Жанет и Ибрагиму
Лекции об ориентализме я читал в течение ряда лет, но бóльшая часть этой книги была написана в 1975–1976 годах в бытность мою стипендиатом (fellow) Стэнфордского центра фундаментальных исследований в области наук о поведении, Калифорния. В этом уникальном и щедром институте мне посчастливилось воспользоваться не только любезно предоставленной стипендией, но также и помощью Джоан Вармбрюн, Криса Хота, Джейн Кильсмайер, Престона Катлера и директора центра, Гарднера Линдзи. Список друзей, коллег и студентов, которые прочли или просмотрели частично или полностью эту рукопись столь велик, что смущает меня самого. И теперь-то обстоятельство, что она наконец-то появилась в виде книги, смущает также и их. Тем не менее должен с благодарностью отметить неизменно полезную поддержку со стороны Жанет и Ибрагима Абу Лугода (Abu-Lughod), Ноама Хомского и Роджера Оуэна, которые прошли через этот проект от начала до конца. Также я с большой благодарностью признаю плодотворный и критический интерес коллег, друзей и студентов из различных мест, чьи вопросы и суждения помогли мне значительно заострить этот текст. Андре Шифрин и Жанна Мортон из издательства Pantheon Books были соответственно идеальным издателем и редактором, им удалось превратить мучительный (по крайней мере для автора) процесс подготовки рукописи в поучительный и поистине увлекательный процесс. Мириам Саид очень помогла мне своими исследованиями в области первоначального периода современной истории институтов ориентализма. Помимо всего прочего, ее любящая поддержка действительно сделала бóльшую часть работы над этой книгой не только радостным, но и возможным делом.
Нью Йорк Э. В. С.
Сентябрь-октябрь 1977
Они не могут представлять себя, их должны представлять другие.
Карл Маркс . 18 Брюмера Луи Бонапарта.
Восток - это профессия.
Бенджамен Дизраэли . Танкред.
Введение
Посетив Бейрут во время ужасной гражданской войны 1975–1976 годов, один французский журналист с горестью писал о разрушенной деловой части города: «Когда-то казалось, что … это Восток Шатобриана и Нерваля (Nerval)»{1}. Конечно же, он прав, особенно, если учесть, что это говорит европеец. Восток (Orient){2} - это почти всецело европейское изобретение, со времен античности он был вместилищем романтики, экзотических существ, мучительных и чарующих воспоминаний и ландшафтов, поразительных переживаний. Теперь он исчезал на наших глазах, в определенном смысле даже уже исчез - время его прошло. Казалось совершенно неуместным, что у восточных людей в ходе этого процесса могут быть какие-то собственные интересы, что даже во времена Шатобриана и Нерваля они жили здесь, а теперь это именно им угрожает опасность. Главным для этого европейского визитера было его собственное, европейское представление о Востоке и его нынешней судьбе, причем для журналиста и его французских читателей обе эти вещи имели особый коллективный смысл.
У американцев Восток не вызывает такого чувства, поскольку для них Восток прежде всего ассоциируется с Дальним Востоком (преимущественно с Китаем и Японией). В отличие от американцев французы и англичане - в меньшей степени немцы, русские, испанцы, португальцы, итальянцы и швейцарцы - имеют давнюю традицию того, что я буду называть в дальнейшем ориентализмом , определенным способом общения с Востоком, основанном на особом месте Востока в опыте Западной Европы. Восток - это не только сосед Европы, но еще и место расположения ее самых больших, самых богатых и самых старых колоний, это исток европейских языков и цивилизаций, ее культурный соперник, а также один из наиболее глубоких и неотступных образов Другого. Кроме того, Восток помог Европе (или Западу) определить по принципу контраста свой собственный образ, идею, личность, опыт. Однако ничто в таком Востоке не является сугубо воображаемым. Восток - это неотъемлемая часть европейской материальной цивилизации и культуры. Ориентализм выражает и репрезентирует эту часть культурно и даже идеологически как вид дискурса с соответствующими ему институтами, словарем, ученой традицией, образным рядом, доктринами и даже колониальными бюрократиями и колониальным стилем. Напротив, американский способ понимания Востока оказывается значительно менее плотным, хотя наши недавние японская, корейская и индокитайская авантюры должны теперь сделать этот образ более трезвым и более реалистичным. Более того, значительно усилившаяся политическая и экономическая роль Америки на Среднем Востоке{3} теперь предъявляет к нашему пониманию Востока более серьезные требования.
Сначала сделаем нечто вроде выжимки из выводов самого Саида. Это горький настой; разбавим его своими соображениями, дополняющими картину, рисуемую автором. Пройдем сквозь книгу - и дальше.
Отношение Запада к Востоку было установлено - сразу и навсегда - в первой и самой великой западной книге по истории - Геродотом, писавшем о греко персидских войнах. Набор штампов, определяющих отношение к «бородатым варварам в женском платье», с тех пор менялся очень мало. Не были они и оригинальны. Персы низки и корыстны; их культура низка и недостойна; они напали первыми; если они побеждали, то лишь благодаря своей несметной численности и коварству, греки же побеждали мужеством, воинской выучкой и предусмотрительностью; персы порочны и женоподобны, не знают свободы и живут в рабстве, что вполне заслужили. Абсолютно такой же набор самооправданий и самовосхвалений, поданный в негативе - как набор оскорблений в адрес побежденного, но не добитого врага - можно встретить в любых рассказах о войне. По сути, это вечный образ противника . Запад (тогда - греческий) спроецировал его на весь незападный мир, «Азию», будущий «Восток».
Однако у того же Геродота есть описания путешествий по «восточным» - как мы сейчас бы назвали их - странам. Тут тон меняется: оказывается, в Египте или Ливии есть немало интересных диковинок, редкостей, богатств (богатство - разновидность редкости). Однако все эти интересности плохо лежат - у Геродота и у всех дальнейших путешественников по Востоку все время проскальзывает интонация, что все диковинки варваров хуже используются и находятся в большем небрежении, чем у греков. Впоследствии дело поправили: Британский Музей и прочие культурные заведения Запада спасли от восточного варварства множество ценных вещей начиная от золота фараонов и кончая мрамором Парфенона… Нематериальные ценности - например, культурные - тоже интересны и тоже желанны… В целом «Ориент» - это еще и вечный образ добычи .
Теперь «подпустим гендера». Противник и добыча как единое целое есть женщина . Во всяком случае, в той системе координат, где есть противник и добыча, дело обстоит именно так. Восток в целом, таким образом, приобретает феминные черты. Это красавица, ждущая, чтобы ее соблазнили, похитили и изнасиловали. Разумеется, она в этом не признается - женщины вообще скрывают свои чувства - но настоящий мужчина (Запад) всегда знает, чего они хотят на самом деле. Не забудем про плетку, как советовал Ницше.
Разумеется, женщина может и даже должна быть и объектом мечтаний. В отличие от мужчины, который весь дан в своей полноте сразу, - он есть то, чем является, - для того, чтобы познать женщину, нужна фантазия. Воображение разматывает бесконечные покрывала, в которые она прячет свои прелести. Кстати: если прелести оказываются не столь прелестны, в этом виновата женщина. Саид пишет об «ориентальной романтике» - «всякий непосредственный контакт с реальным Востоком оборачивался ироничным комментарием к его романтической оценке». Та же претензия всегда выдвигается и к женщине: она должна соответствовать идеалу, сложившему в голове своего покорителя, или она окажется (точнее, останется) виноватой перед ним - каковую вину придется долго заглаживать. Восток виновен перед Западом уж тем, что он не таков, каким его увидел восторженный и жадный взор белого человека. Поэтому, чем больше он углубляется в плоть Востока, тем меньше испытывает угрызений совести, даже если бы они у него были.
Что Запад хочет сделать с Востоком? Понятие колонии - ближайший политический аналог понятия наложницы (не забываем, что «Восток» в сознании Запада - край гаремов). Сильные государства имеют много наложниц и получают полагающееся наслаждение. Впрочем, викторианское (точнее, общезападное) лицемерие заставляет маскировать узаконенный промискуитет подо что-то другое. Например, под «опекунство», под «воспитание и обучение», благо в западной традиции - со времен все тех же греков - это связанные вещи, - или под «лечение» (врач может делать больному больно).
Отдельная, но заслуживающая внимания тема - диалектика «свободы» и «культуры». Запад присваивает себе и-то и другое: его сыны смелы, потому что свободны, и в то же время исполнены высокой культуры. Если коротко, то под «культурой» обычно понимаются западные обычаи, под «свободой» - свобода от обычаев незападных. Обратной стороной является «дикость» восточных людей (то есть их незнакомство или нежелание следовать западным табу и поклоняться западным тотемам) и их «рабство» (то есть следование собственным обычаям). 631
Понятное дело, право называть свои порядки хорошими словами «свобода» и «культура», а восточные - «дикостью» и «рабством» подкрепляется киплинговским аргументом - пулеметом: «у нас есть „Максим“, а у вас его нет». Когда же Востоку удается заполучить в руки оружие, превосходящее или сравнимое с западным, это оружие объявляется «незаконным», «нелегальным», «преступным». Вторжение в Ирак было оправдано тем, что Саддам Хусейн якобы пытался овладеть атомным и биологическим оружием. Ничего подобного найдено не было и быть не могло, но штампы сработали безотказно.
Но есть еще и тайная, мякотная подкладка ориенталистского дискурса - «Восток» как запрещенный соблазн . «Известно», что дикие обычаи Востока позволяют реализовать самые потаенные и сладостные желания зажатого в тиски публичной морали европейца. Здесь возникает особенная любовь к Востоку как неисчерпаемому источнику удовольствий, связанных прежде всего с властью и сексуальностью. Ницшевская плетка превращается в аппетитную морковку. Молодому английскому офицеру викторианской эпохи было за чем ехать за море и воевать с туземцами.
Наконец, последнее, самое тонкое - восточная духовность . Саид прошел мимо фигур типа Блаватской или - что должно было быть ему ближе - Гюрджиева. Между тем деятельность этих людей - как, впрочем, и патентованно восточных учителей, всех этих «суфиев» и «гуру» - крайне важна для Запада даже идеологически: через Восток идет отмывание новых идеологических и религиозных разработок (в том же смысле, в каком говорят об отмывании денег). Гессевское «паломничество в Страну Востока» оборачивается проведением операций через духовный оффшор, где Запад продает Западу очередной «опиум для народа».
Теперь возьмем подзорную трубу. Как устроен «ориенталистский» Восток?
Нечего смотреть на географические карты - тут важна семантика. Для европейцев Восток - это сложно устроенный мир, воротами в который является Ближний Восток, прежде всего Левант. В семантическом пространстве это точка пересечения нескольких систем предрассудков. В частности, на европейском отношении к Ближнему Востоку лежит тенью древняя ненависть к уничтоженной Византии (Саид, кажется, недооценивает это обстоятельство, а зря). Другая тень - отношение к евреям и иудаизму (здесь Саид подробен до занудства). Образы византийца и иудея отбрасываются на «араба», который, впрочем, имеет и свое собственное лицо, лицо старого врага, с которым не поделили Иерусалим.
Из этой точки идут две линии, на карте - вниз и направо: Африка и Индия. То, что Африка - Восток, нет никаких сомнений: Египет, Алжир, Эфиопия, потом вниз, к неизвестным истокам Нила. Градиент изменения по направлению к югу - одичание : от сравнительно цивилизованного Египта с пирамидами и хорошей кухней и вплоть до джунглей. Негритянские области - уже даже не «Восток», а «Юг», то есть область, стоящая еще ниже по уровню развития, чем «Восток». Важна и сторона света: восточный берег Африки воспринимается именно как «восточный» в ориенталистском смысле, Западный Берег - царство черной тьмы, край работорговцев и невольников, «Юг» как таковой. Они сходятся на пустых землях Африканского Рога, где Сесиль Родс воздвигает новые «белые королевства» Южной Африки.
Путь направо - это путь в Индию и потом в Китай. Градиент - одряхление: Ближний Восток еще относительно молод (отсюда амбивалентность в оценке ислама, который оказывается-то «ветхим», то «новым»; арабы - «старые» люди, исповедующие «молодую» религию), Индия - звенящая копилка тысячелетий, Китай - нечто дряхлое, разложившееся от старости, пережевывающее смутные воспоминания незапамятных времен, каких-то там «царств Ся» или «Шан Ян». Сбоку - Япония. Японцы противоположны арабам: молодой народ, попавший под власть древней культуры. Отсюда и легкость выписывания Японии из «Востока»: ребята одумались, перестали заниматься китайскими штучками и стали строить железные дороги, начинять снаряды «шимозой» и воевать с русскими (кстати, последнее обстоятельство само по себе является признаком цивилизованности).
Поставим две точки - одну на границе освоенной Африки, другую - в районе Хоккайдо. Проведем перпендикуляры. Они пересекутся в пустынной океанической области, где множество островов. Это последний пункт «ориенталистского» Востока, конечная станция: «полинезийский рай», где под ласковым солнцем, в окружении роскошной природы красиво исполняются все плотские желания. Опять же, Саид не замечает таких проявлений ориентализма, как сочинения европейских антропологов. Между тем те же самые сочинения Маргарет Мид о Самоа - типичнейшие творения «ориентализма».
Итак, имеется замкнутый контур, рамка, очерчивающая «истинный Восток». За ее пределами остается край Африканского Рога и Австралия с Новой Зеландией: по существу, анклавы Европы. Однако в самой Европе есть «ориентализированные» области, в которых «чувствуется Восток». Во-первых, Балканы с их православным и мусульманским населением и с историей подчинения османскому владычеству. Во-вторых, южные оконечности Италии и Франции: Сицилия, Сардиния, Корсика, балансирующие на грани принадлежности к Европе, - нечто вроде «Македонии», откуда пришел Александр (на Корсике родился Наполеон). Есть государства, испытавшие на себе восточные влияния (например, Испания). Наконец, существует огромный и страшный Восток Европы - то есть мы.
Мы почему-то не догадываемся, что само выражение «Восточная Европа» звучит для европейского уха неприятно: что означает слово «восточный», мы уже разобрали. Если коротко, «Восточная Европа» есть «порченная Европа», «Европа, ставшая Востоком». Тут уместно вспомнить Толкиена: орки - это изуродованные, «мукой и колдовством» эльфы… Дальше, однако, мы не пойдем, хотя очень хочется. Читайте, скажем, Ларри Нивена, «Изобретая Восточную Европу» - книгу, сравнимую с саидовской: тот же метод, то же качество работы с материалом.
Взаимообмен между академическим и более или менее имагинативным вариантами понимания ориентализма идет постоянно, и с конца XVIII века он принимает значительные размеры, носит упорядоченный - возможно, даже регулируемый - характер с обеих сторон. Теперь я подхожу к третьему пониманию ориентализма, несколько более определенному в историческом и материальном отношении, чем предыдущие два. Начиная примерно с конца XVIII века, ориентализм можно считать корпоративным институтом, направленным на общение с Востоком - общение при помощи высказываемых о нем суждениях, определенных санкционируемых взглядах, его описания, освоения и управления им, - короче говоря, ориентализм - это западный стиль доминирования, реструктурирования и осуществления власти над Востоком. Для того чтобы определить ориентализм, мне представляется полезным обратиться здесь к понятию дискурса у Мишеля Фуко, как он развивает его в работах "Археология знания" и "Надзирать и наказывать". Моя позиция заключается в том, что без исследования ориентализма в качестве дискурса невозможно понять исключительно систематичную дисциплину, при помощи которой европейская культура могла управлять Востоком - даже производить его - политически, социологически, идеологически, военным и научным образом и даже имагинативно в период после эпохи Просвещения. Более того, ориентализм занимал столь авторитетные позиции, что, я уверен, никто из пишущих, думающих о Востоке или действующих там не мог бы заниматься своим делом, не принимая во внимание ограничения, накладываемые на мысль и действие ориентализмом. Коротко говоря, из за ориентализма Восток не был (и не является до сих пор) свободным предметом мышления и деятельности. Это не означает, что ориентализм в одностороннем порядке определяет все, что может быть сказано о Востоке, скорее, это значит, что существует целая сеть интересов, которые неизбежно затрагиваются (а потому всегда причем) всегда, когда только дело касается этой специфической сущности под названием "Восток". То, как это происходит, я и попытаюсь показать в данной книге. Я также попытаюсь показать, что европейская культура выиграла в силе и идентичности за счет того, что противопоставляла себя Востоку как своего рода суррогатному и даже тайному "Я".
В историческом и культурном отношении существует качественная и количественная разница между франко британским участием в делах Востока и - до наступления периода американского доминирования после Второй мировой войны - участием любой другой европейской и атлантической силы. Говорить об ориентализме - значит, говорить прежде всего (хотя и не только) о британском и французском культурном предприятии, проекте, затрагивающем столь различные сферы, как воображение вообще, Индия и Левант в целом, библейские тексты и библейская география, торговля специями, колониальные армии и длительная традиция колониальной администрации, гигантский ученый корпус; бесчисленные "эксперты" и "специалисты" по Востоку, профессура, сложный комплекс "восточных" идей (восточный деспотизм, восточная роскошь, жестокость, чувственность), множество восточных сект, философий и премудростей, адаптированные для местных европейских нужд, - список можно продолжать более или менее бесконечно. Моя позиция состоит в том, что ориентализм проистекает из особой близости, существовавшей между Британией и Францией, с одной стороны, и Востоком - с другой, который вплоть до начала XIX века в действительности означал только Индию и библейские земли. С начала XIX века и до конца Второй мировой войны Франция и Британия доминировали на Востоке и в сфере ориентализма. После Второй мировой войны и в сфере доминирования на Востоке, и в сфере его понимания их сменила Америка. Из этой близости, чья динамичность оказывается исключительно продуктивной, пусть даже она неизменно демонстрирует сравнительно большую силу Запада (Англии, Франции или Америки), исходит бóльшая часть тех текстов, которые я называю ориенталистскими.
Необходимо сразу оговориться, что, несмотря на значительное число упоминаемых мною книг и авторов, гораздо бóльшее их число пришлось оставить без внимания. Для моей аргументации, однако, не так уж важны ни исчерпывающий список имеющих отношение к Востоку текстов, ни четко очерченный список текстов, авторов или идей, в совокупности образующий канон ориентализма. Вместо этого я буду исходить из иной методологической альтернативы - той, чьим хребтом в некотором смысле является набор исторических генерализаций, которые я уже отметил в данном Введении - и именно об этом я хочу теперь поговорить более детально.
Я начал с предположения, что Восток не является инертным фактом природы. Он не просто есть , так же как есть сам Запад. Нам следует серьезно отнестись к глубокому наблюдению Вико о том, что люди творят свою историю сами, и то, что они могут познать, зависит от того, что они могут сделать, - и распространить его на географию, поскольку и географические, и культурные сущности (не говоря уже об исторических) - такие, как отдельные местоположения, регионы, географические сектора, как "Запад" и "Восток" - рукотворны. А потому так же, как и сам Запад, Восток - это идея, имеющая историю и традицию мышления, образный ряд и свой собственный словарь, обусловившие их реальность и присутствие на Западе и для Запада. Таким образом, эти две географические сущности поддерживают и до определенной степени отражают друг друга.
Сделав такое заявление, нам придется развернуть его в ряде обоснованных оговорок. Первая из них состоит в том, что было бы неправильно считать, будто Восток - это по существу идея, или создание, не имеющее отношения к реальности. Когда Дизраэли говорит в своем романе "Танкред", что Восток - это профессия, он имеет в виду, что интерес к Востоку станет для блестящих молодых представителей Запада всепоглощающей страстью. Неверно было бы понимать его так, будто для человека Запада Восток - это только профессия. Были прежде (и есть сейчас) культуры и нации, которые пространственно располагаются на Востоке, и их жизнь, история и обычаи составляют грубую реальность - очевидно, большую, чем все, что только могло быть о них сказано на Западе. По этому поводу наше исследование ориентализма мало что может добавить, разве что признать его в явной форме. Однако феномен ориентализма в том его виде, в каком о нем пойдет речь здесь, связан не столько с соответствием между ориентализмом и Востоком, но с внутренней согласованностью ориентализма и его представлений по поводу Востока (Восток как профессия), вопреки и помимо всякого соответствия или его отсутствия с "реальным" Востоком. Моя позиция состоит в том, что заявление Дизраэли по поводу Востока относится преимущественно к той рукотворной согласованности, к тому упорядоченному множеству идей, которое представляется самым важным в отношении Востока, а не просто, по выражению Уоллеса Стивена, к его существованию.
Вторая оговорка состоит в том, что эти идеи, культуру и историю невозможно понять сколько-нибудь серьезно без учета их силы, или, точнее, конфигурации власти. Верить в то, что Восток рукотворен - или, как я говорю, "ориентализирован" - и в тоже время верить в то, что это произошло всего лишь в силу закономерностей воображения, значит быть совершенно неискренним. Отношение между Западом и Востоком - это отношение силы, господства, различных степеней комплексной гегемонии, что вполне точно отражено в заглавии классического труда К. М. Паниккара "Азия и господство Запада". Восток подвергся "ориентализации" не только потому, что открылся его "ориентальный" характер во всех тех смыслах, которые считались общим местом в Европе середины XIX века, но также и потому, что его можно было сделать "ориентальным" (т. е. его вынудили быть таковым). Так, например, вряд ли можно согласиться с тем, что встреча Флобера с египетской куртизанкой задала получившее широкое хождение модель восточной женщины: она никогда не говорит о себе, никогда не выдает своих эмоций, присутствия или истории. Он говорил за нее и представлял ее. Он - это иностранец, сравнительно хорошо обеспеченный мужчина. Таковы были исторические обстоятельства доминирования, что они не только позволили ему обладать Кучук Ханем физически, но и говорить за нее и поведать читателям, в каком смысле она была "типично восточной" женщиной. Моя позиция состоит в том, что ситуация силы у Флобера в отношении Кучук Ханем - это вовсе не изолированный, единичный случай. Он лишь удачно символизирует схему распределения силы между Востоком и Западом и дискурс о Востоке, которому Кучук Ханем дала возможность проявиться.
Злая, но основополагающая для входа в мир Ближнего Востока книга, которая не оставляет места традиционным европейским представления о регионе. Американец арабского происхождения Эдвард Вади Саид жил между двух миров и поэтому смог увидеть, как искажаются представления о культуре и истории ислама в политическом сознании западной цивилизации. "Ориентализм" рассказывает о том, как создавалась культура господства и миф о пустынном Востоке, неспособном к развитию. Работа Саида кардинально меняет оптику зрения на ситуацию, которая погрязла в порочном кругу ненависти и насилия.
Благодарности
Посвящается Жанет и Ибрагиму
Лекции об ориентализме я читал в течение ряда лет, но бóльшая часть этой книги была написана в 1975–1976 годах в бытность мою стипендиатом (fellow) Стэнфордского центра фундаментальных исследований в области наук о поведении, Калифорния. В этом уникальном и щедром институте мне посчастливилось воспользоваться не только любезно предоставленной стипендией, но также и помощью Джоан Вармбрюн, Криса Хота, Джейн Кильсмайер, Престона Катлера и директора центра, Гарднера Линдзи. Список друзей, коллег и студентов, которые прочли или просмотрели частично или полностью эту рукопись столь велик, что смущает меня самого. И теперь-то обстоятельство, что она наконец-то появилась в виде книги, смущает также и их. Тем не менее должен с благодарностью отметить неизменно полезную поддержку со стороны Жанет и Ибрагима Абу Лугода (Abu-Lughod), Ноама Хомского и Роджера Оуэна, которые прошли через этот проект от начала до конца. Также я с большой благодарностью признаю плодотворный и критический интерес коллег, друзей и студентов из различных мест, чьи вопросы и суждения помогли мне значительно заострить этот текст. Андре Шифрин и Жанна Мортон из издательства Pantheon Books были соответственно идеальным издателем и редактором, им удалось превратить мучительный (по крайней мере для автора) процесс подготовки рукописи в поучительный и поистине увлекательный процесс. Мириам Саид очень помогла мне своими исследованиями в области первоначального периода современной истории институтов ориентализма. Помимо всего прочего, ее любящая поддержка действительно сделала бóльшую часть работы над этой книгой не только радостным, но и возможным делом.
Нью Йорк Э. В. С.
Сентябрь-октябрь 1977
Они не могут представлять себя, их должны представлять другие.
Карл Маркс . 18 Брюмера Луи Бонапарта.
Восток - это профессия.
Бенджамен Дизраэли . Танкред.
Введение
Посетив Бейрут во время ужасной гражданской войны 1975–1976 годов, один французский журналист с горестью писал о разрушенной деловой части города: "Когда-то казалось, что … это Восток Шатобриана и Нерваля (Nerval)"{1} . Конечно же, он прав, особенно, если учесть, что это говорит европеец. Восток (Orient){2} - это почти всецело европейское изобретение, со времен античности он был вместилищем романтики, экзотических существ, мучительных и чарующих воспоминаний и ландшафтов, поразительных переживаний. Теперь он исчезал на наших глазах, в определенном смысле даже уже исчез - время его прошло. Казалось совершенно неуместным, что у восточных людей в ходе этого процесса могут быть какие-то собственные интересы, что даже во времена Шатобриана и Нерваля они жили здесь, а теперь это именно им угрожает опасность. Главным для этого европейского визитера было его собственное, европейское представление о Востоке и его нынешней судьбе, причем для журналиста и его французских читателей обе эти вещи имели особый коллективный смысл.
У американцев Восток не вызывает такого чувства, поскольку для них Восток прежде всего ассоциируется с Дальним Востоком (преимущественно с Китаем и Японией). В отличие от американцев французы и англичане - в меньшей степени немцы, русские, испанцы, португальцы, итальянцы и швейцарцы - имеют давнюю традицию того, что я буду называть в дальнейшем ориентализмом , определенным способом общения с Востоком, основанном на особом месте Востока в опыте Западной Европы. Восток - это не только сосед Европы, но еще и место расположения ее самых больших, самых богатых и самых старых колоний, это исток европейских языков и цивилизаций, ее культурный соперник, а также один из наиболее глубоких и неотступных образов Другого. Кроме того, Восток помог Европе (или Западу) определить по принципу контраста свой собственный образ, идею, личность, опыт. Однако ничто в таком Востоке не является сугубо воображаемым. Восток - это неотъемлемая часть европейской материальной цивилизации и культуры. Ориентализм выражает и репрезентирует эту часть культурно и даже идеологически как вид дискурса с соответствующими ему институтами, словарем, ученой традицией, образным рядом, доктринами и даже колониальными бюрократиями и колониальным стилем. Напротив, американский способ понимания Востока оказывается значительно менее плотным, хотя наши недавние японская, корейская и индокитайская авантюры должны теперь сделать этот образ более трезвым и более реалистичным. Более того, значительно усилившаяся политическая и экономическая роль Америки на Среднем Востоке{3} теперь предъявляет к нашему пониманию Востока более серьезные требования.
Читателю станет ясно (и я постараюсь прояснять это по мере дальнейшего чтения), что под ориентализмом я имею в виду несколько вещей, причем все они, по моему мнению, взаимосвязаны. Легче всего принимают академическое определение ориентализма. И действительно, этот ярлык все еще используется в некоторых академических институтах. Всякий, кто преподает Восток, пишет о нем или исследует его, - а это относится к антропологам, социологам, историкам или филологам, - будь-то в его общих или частных аспектах, оказывается ориенталистом, а то, чем он/она занимается, - это и есть ориентализм. Правда, сегодня специалисты предпочитают ему термины "восточные исследования" (Oriental studies) или "страноведение" (area studies) как из за его слишком общего и неопределенного характера, так и потому, что он ассоциируется с высокомерным административным отношением европейского колониализма XIX - начала XX века. Тем не менее о "Востоке" пишут книги и проводят конгрессы, где ориенталисты нового или старого образца выступают в качестве главных авторитетов. Дело в том, что даже если его нет в прежнем виде, ориентализм продолжает жить в академической среде, в доктринах и диссертациях о Востоке и людях Востока.
Помимо данной академической традиции, чьи судьбы, трансмиграции, специализации и переносы отчасти также были предметом данного исследования, существует ориентализм и в более широком понимании. Ориентализм - это стиль мышления, основанный на онтологическом и эпистемологическом различении "Востока" и (почти всегда) "Запада". Так что значительная часть авторов, среди которых есть поэты, писатели, философы, теоретики политологи, экономисты и имперские администраторы, усвоила это базовое различение Востока и Запада в качестве отправной точки своих теорий, стихов, романов, социальных описаний и политических расчетов в отношении Востока, его народов, обычаев, "ума", судьбы ит.д. Такой ориентализм вмещает в себя, скажем, Эсхила и Виктора Гюго, Данте и Карла Маркса. Несколько ниже я коснусь методологических проблем, с которыми мы сталкиваемся на столь широко очерченном "поле", как это.
Эдвард В. Саид. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб.: Русский Mip, 2006 / Пер. с англ. А. В. Говорунова. 637 с.
Монография Эдварда Вади Саида (1935-2003), написанная в 1978 году, но лишь недавно переведенная на русский язык, за прошедшие годы не потеряла ни своей актуальности, ни увлекательности. Это самое знаменитое произведение автора, родившегося в семье крупного арабского предпринимателя в Иерусалиме, получившего образование в Египте и США, сделавшего блестящую академическую карьеру. Саид защитил докторскую диссертацию в элитарном Гарварде, преподавать стал в престижном Колумбийском университете в Нью-Йорке, здесь же он написал и свою первую книгу о британском писателе польского происхождения Джозефе Конраде, а затем еще одну - исследование о романах Марселя Пруста и Томаса Манна. В 1977 году он получает звание профессора английской литературы и сравнительного литературоведения. К концу жизни Саид был членом нескольких академий и научных обществ, обладателем почетных академических званий и наград, желанным гостем университетов во всем мире.
Впрочем, мировой знаменитостью Саида сделали не академические достижения - его интересы выплеснулись за пределы литературоведческой науки довольно рано. За короткое время Шестидневной войны Саид пережил внутренний переворот. Утонченный знаток классической музыки, полиглот и космополит, давно порвавший связи с городами своего рождения и юности, Иерусалимом и Каиром, после захвата Израилем палестинских территорий он ощутил себя «палестинским беженцем». Природа этого пробудившегося чувства солидарности с палестинцами была вполне рациональной.
В своих биографических записках Саид с ужасом вспоминал, как отец отправлял его на лето в ливанскую деревню, чтобы сын, пожив жизнью крестьянского мальчишки, прикоснулся к семейным корням, на личном опыте почувствовал свою принадлежность к арабскому народу. Рафинированный городской мальчик, ученик английского колледжа в Каире, болезненно переносил грязь арабской деревни, дикость местных нравов и тяжкую скуку крестьянского труда. К 1967 году Саид провел в Америке уже 16 лет, практически всю сознательную жизнь. И значит, превращение сына американской цивилизации в араба-палестинца было следствием сознательного интеллектуального выбора.
Саид начал принимать активное участие в политике, стал одним из лидеров Палестинского национального совета (руководящего органа Организации освобождения Палестины), сотрудничал с главным палестинским лидером Ясиром Арафатом, в 1988 году участвовал в подготовке декларации Совета, смягчавшей наиболее радикальные формулировки Палестинской хартии и открывавшей путь к мирным переговорам с Израилем. В 1991 году из-за расхождений с Арафатом Саид вышел из ПНС - это произошло в период длительных переговоров Палестины с Израилем, в результате которых в 1993 году было принято наконец «Соглашение Осло-1». Но еще задолго до того, как Ясир Арафат и премьер Израиля Ицхак Рабин подписали документ, Саид убеждал Арафата, что подобное соглашение только отодвинет образование независимого государства, что со стороны Палестины это сдача позиций. Радикальный настрой Саида оказался не к месту. И в конце концов участию в практической политике Саид предпочел роль саркастического комментатора событий. Он постоянно высказывался на арабо-израильские темы в печати - как в англо- и франкоязычной, так и арабской. Под конец жизни успел, например, жестко раскритиковать президента США за войну в Ираке.
Итак, автор книги о «западных концепциях Востока», о предвзятости восточных исследований европейской науки - человек не просто заинтересованный, но и максимально пристрастный. Специалист по Конраду, теоретик литературы, ученый, никогда не бывший востоковедом, стал им вследствие биографических обстоятельств.
Ключевое понятие трактата вынесено в заглавие - «ориентализм». Саид насыщает его дополнительными, не заложенными в его словарном значении смыслами. «Ориентализмом» исследователь называет не только востоковедение, но и, во-первых, «стиль мышления» западных интеллектуалов, основанный на «онтологическом и эпистемологическом различении» Востока и Запада. Во-вторых, доминирование Запада над Востоком с помощью определенной дискурсивной практики.
Саид предлагает проанализировать ориентализм как дискурс, следуя в понимании термина за Мишелем Фуко (совокупность речевых практик, создающих объекты, о которых они говорят), так как без исследования дискурса ориентализма, считает Саид, невозможно понять, как «европейская культура могла управлять Востоком - даже производить его - политически, социологически, идеологически, военным и научным образом и даже имагинативно в период после эпохи Просвещения» (косноязычность перевода А. В. Говорунова не стоит приписывать автору монографии).
«Европа говорит за Восток», начиная еще со времен Эсхила, напоминает Саид, древнегреческого трагика, который в пьесе «Персы» «репрезентирует Азию, заставляет ее говорить устами пожилой персидской царицы, матери Ксеркса». Эсхил одушевляет и репрезентирует «безмолвное и опасное пространство, лежащее за пределами знакомых границ». Ключевое слово здесь, разумеется, «опасное» - с самых первых страниц истории западной «репрезентации» Востока его образ неизменно наделяется чертами «лукавого и вкрадчивого врага».
Иными словами, история постижения Азии сводится к придумыванию Западом «своего» Востока, «своих» восточных людей, культуры, универсума, к развернутой во времени колонизации и подчинению себе пугающего «чужого», но никак не познание и постижение этого чужого. Следовательно, и европейские представления о Востоке - восточной роскоши, восточной жестокости, чувственности, деспотизме, равно как и романтическая экзальтация по поводу восточной экзотики, естественности, природы, - не более чем сложный комплекс мифов и репрезентаций, «догматический сон», порожденный политическими интересами Европы и Америки на Востоке и способствующий доминированию Запада над Востоком. Словом, ориентализм - это «распространение геополитического сознания на эстетические, гуманитарные, экономические, социологические, исторические и филологические тексты».
Самое тревожное, считает Саид, заключается в том, что европейцы и американцы оказались пленниками ориентализма, превратившегося в «фильтр, через который Восток проникал в западное сознание». В результате мы имеем дело не с реальным, а с «ориентализованным» Востоком.
Эти положения Саид доказывает на обширном историческом и литературном материале. Коснувшись представлений классической Греции о Востоке, Саид рассматривает затем этапы «ориентализации» Востока шаг за шагом: описывает сложившийся в христианском Средневековье образ ислама, анализирует словарь французского ориенталиста д"Эрбело «Восточная библиотека» (1651), исследования и переводы просветителей XVIII века, подробно останавливается на истории покорения Египта Наполеоном и построения Суэцкого канала. Обильно цитируя романы, стихи и «путешествия» Гете, Гюго, Нерваля, Флобера, Скотта, Байрона, Альфреда де Виньи, Элиота, Готье, Форстера, а затем работы ориенталистов и высказывания политиков XX века, Саид не поминает о том, что именно зачарованность Востоком романтиков стала импульсом к развитию востоковедения, что именно западные ученые открыли восточную культуру не только Европе, но и самому Востоку. Археологические раскопки XIX и XX веков на территории нынешней Палестины и последовавшие за ними научные открытия - расшифровка клинописи, например, - сделаны были исключительно европейцами. Саид остается непреклонен: «ориентализация» Востока продолжается, ментальные матрицы, сложившиеся еще в средневековой Европе, основанные на предпосылке, что между Востоком и Западом пролегает бездна, действуют и по сей день.
И тут разоблачительный пафос Саида разбивается о реальность современной академической жизни. Саид хорошо сознает, что ученых, которые могли бы не только описать (как он сам сделал это в своей книге) историю непонимания Востока, но запечатлеть реальный, «эмпирический» Восток, разбить, наконец, все шаблоны, развеять восточные мифы о гаремах и коварных тиранах, порожденные «белым человеком», - таких ученых на свете не существует. Подобным бесстрастным исследователям просто неоткуда взяться. Все научные центры восточных исследований расположены в университетах Европы и Америки, все крупные журналы по арабистике выходят там же, а потому даже исследователь
восточного происхождения, кровно заинтересованный в адекватном изучении Востока, получив образование в американском университете, невольно станет исповедником ориентализма.
Собственно и сам Саид, яростный противник ориентализма, невольно оказался на поле, которое так гневно топчет ногами. Во всех каталогах труд Саида располагается в разделе «ориентализм», рассчитан он на западную аудиторию, и используется в нем инструментарий западных ученых, предпочитающих «чистым» наукам «междисциплинарные» исследования. Характерно, что, тщательно описывая «мифический Восток», Саид тем и ограничивается, даже не намекая, как выглядит Восток реальный. Да и сложно было бы ожидать реалистических представлений от человека, покинувшего родину еще в юности. Это биографическое обстоятельство дало повод для обвинений Саида в самозванстве: по мнению многих, он не должен был представлять интересы палестинцев, так как слишком долго не жил в Палестине . Другие, напротив, считали арабское происхождение Саида препятствием на пути взвешенного научного анализа: «горячий восточный человек» не мог судить о развитии востоковедения объективно.
Книга Саида довольно серьезно растревожила академическую мысль и породила интенсивную полемику, отчасти продолжающуюся и по сей день. Оппоненты Саида подчеркивали, что, сосредоточившись на исследованиях французских и английских ориенталистов, ученый оставил без внимания работы немецких востоковедов (имевших заметное влияние в востоковедении ХЕХ века), равно как итальянских и венгерских, - словом, тех, кто жил в государствах, внешняя политика которых не была напрямую связана с утверждением контроля на Востоке - об этом писали Рождер Оуэн, Роберт Ирвин и другие. На то, что Саид недооценил объективность научного знания и напрасно приписал «ориентализм» не только политикам и поэтам, но и востоковедам, указывал Альберт Хурани . Один из самых настойчивых критиков Саида, историк и специалист по Ближнему Востоку Бернард Льюис писал, что попытка Саида выдать Средний Восток (при этом без Турции, Персии и Израиля) за «Восток вообще» - гротескна . В послесловии к новому изданию книги 1995 года, опубликованном и в русском издании, Саид откликнулся на эти атаки - отсылаем читателя к заключительной части его труда, который стал одной из самых цитируемых в ориенталистике и давно признан классическим в области «постколониальных исследований». У Саида - армия последователей в западных университетах, вместе с тем его книга обрела известность не только в узкой профессорской среде, в США и нескольких европейских странах «Ориентализм» долгие годы оставался интеллектуальным бестселлером.
В России книге Саида, переведенной на русский язык с опозданием в 18 лет, подобная участь очевидно не грозит. Проблема «Другого» и европейского нарциссизма - не самая любимая тема российских интеллектуалов; показательно, что смерть Саида в 2003 году российские медиа встретили тотальным молчанием. Как справедливо заметил политолог Владимир Малахов в некрологе, посвященном Эдварду Саиду, загадку скандального игнорирования произошедшего события «следует искать не в провинциализме нашей аудитории, а в ее специфической невосприимчивости к определенным сюжетам» .
Washbrook A. Orients and Occidents: Colonial Discourse Theory and the Historiography of the British Empire // Historiography. Vol. 5 of The Oxford History of the British Empire.
Owen R. The musterious orient // Monthly Review. 1979. Vol. 31. No. 4; Irwin R. For Lust of Knowing: The Orientalists and Their Enemies. London: Penguin, 2003.
Hourani A. The road to Morocco / Ed. by Robert L. Brubaker "Contemporary Issues Criticism". Yale Research Company, 1984.
