Среди многочисленных забот, которыми живет сегодня Русская Православная Церковь, особого внимания достойны вопросы миссионерства и христианского просвещения. Знаменательно, что на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года была совершена канонизация не только Собора новомучеников и исповедников Российских XX века, но и двух подвижников нашей Церкви, просиявших в трудах апостольского просвещения народов нашего отечества. Это известные труженики Алтайской Духовной миссии преподобный Макарий (Глухарев), основатель миссии, и продолжатель его дела святитель Московский и Алтайский Макарий (Невский).
Со времени их канонизации следовало бы ожидать появления многочисленных книг, содержащих исследования об их миссионерской деятельности, эпистолярном и гомилетическом наследии. Нельзя сказать, что таких книг не появилось вовсе, но число их столь мало, что смело можно утверждать: современное церковное общество мало уделяет внимания подвигу этих святых и тому вкладу, который они внесли в созидание и расширение нашей Святой Церкви на территории России и, в частности, Алтая.
Данное собрание проповедей святителя Макария Московского лишь отчасти может восполнить образовавшийся пробел. Труд по полному выявлению и публикации всего комплекса документов, относящихся к обстоятельствам жизни и служения преподобного Макария, равно как и святителя Макария, еще ждет своих делателей и займет немало времени.
Нынешняя публикация основана на издании «Полное собрание проповеднических трудов (слов, бесед, поучений, посланий, воззваний и наставлений) Макария, митрополита Московского и Коломенского, за все время служения его в архиерейском сане (1884-1913)» (Сергиев Посад, 1914. 1136, XX стр.) и дополнена рядом проповедей, опубликованных после 1913 года. Случаи, когда проповедь перепечатывается из этого сборника, не оговариваются специально; если же проповедь взята из другого источника, то он указывается в примечании. Кроме того, издатели посчитали необходимым дополнить публикуемое гомилетическое наследие рядом статей и переводов святителя Макария об Алтае, миссии и миссионерах. Особый интерес могут представлять его ранние дневниковые записи, а также ряд писем, полученных от обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева.
Издатели постарались дополнить текст необходимым количеством примечаний, облегчающих его понимание. Для лучшего усвоения прочитанного большая часть цитат из Священного Писания приводится по русскому переводу Библии издания Московской Патриархии 2010 года. Исключение сделано лишь в немногих случаях, когда церковно-славян-ский текст Священного Писания своими стилистическими или смысловыми особенностями полнее раскрывает мысль автора.
Нравственно-богословские воззрения святителя в первую очередь отражают его духовный облик — облик смиренного подвижника, простого, не любящего ничего вычурного, искусственного. Проповедуя учение о Боге и высокие истины христианской нравственности, святитель говорит об этом очень просто, чтобы слушатели его усвоили дух Христова учения, а не прельстились формой, в которую облечено это учение. Безыскусственность и доступность его речи делают проповеди удобным пособием для церковных проповедников и доходчивым христианским чтением как в храме, так и в кругу семьи.
Многообразие затрагиваемых святителем Макарием тем, охватывающих события и явления церковной, государственной, общественной и личной жизни за большой отрезок времени, предлагает богатый материал историкам, а глубочайший духовный опыт и христианская оценка событий позволят современному читателю почерпнуть много полезного для своей духовной жизни.
Желаем вам получить от чтения истинное христианское утешение, вразумление и укрепление для прохождения благочестивого жития, исполненного преданности Промыслу Божию.
Краткое содеоржания собрания проповедей, слов, речей, бесед и поучений святителя Макария (Невского):
Том I
Житие святителя Макария (Невского), митрополита Московского и Алтайского
Слова на воскресные дни и переходящие праздники
Слова на непереходящие праздники
Том II
Слова и беседы во дни святых постов
Слова к причастникам Святых Тайн Христовых
Беседы, произнесенные в учебных заведениях, а также речи о христианской жизни и воспитании
Беседы о богослужении. Литургия
Архипастырские беседы о Церкви
Беседы о творении мира и о конечных судьбах его
Беседы и поучения о христианской благотворительности
Том III
Слова, речи и беседы по миссионерскому делу
Том IV
Речь при наречении во епископа и речи к новопоставленным епископам
Послания и речи к духовенству
Слова, беседы и поучения при освящении и закладке церквей
Слова, речи, беседы и поучения на высокоторжественные дни
Слова и речи при открытии государственных и общественных благотворительных учреждений и в дни годовщин их
Слова, беседы, поучения и речи в дни военного и тревожно-смутного времени
Слова, беседы, поучения и речи на разные случаи Слова и речи надгробные
Параметры собрания проповедей, слов, речей, бесед и поучений святителя Макария (Невского) в православном интернет-магазине Псалом.ру
Размер книг: 22 см x 17,5 см x 10 см
Количество страниц: 1614
Переплет: твердый
Бумага: офсетная
Вес книги: 2800 гр.
Год издания: 2015 год
Издательство: Булат
ISBN: 978-5-902112-78-5
Предлагаем купить собрание проповедей, слов, речей, бесед и поучений святителя Макария (Невского) в православном интернет-магазине Псалом.ру
"Итак, смотри, свет, который есть в тебе, не есть ли тьма".
Мф.У1,23.
"Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы я исцелил их".
Ioan . XII , 40.
"Однако же знайте, что приблизилось к вам царствие Божие".
Лука X , 2.
Уже второй год продолжается на Дальнем Востоке война. На войне этой погибло уже несколько сот тысяч человек. Со стороны России вызвано и вызываются на действительную службу сотни тысяч человек, числящихся в запасе и живших в своих семьях и домах. Люди эти все с отчаянием и страхом или с напущенным, поддерживаемым водкой, молодечеством бросают семьи, садятся в вагоны и беспрекословно катятся туда, где, как они знают, в тяжелых мучениях погибли десятки тысяч таких же, как они, свезенных туда в таких же вагонах людей. И навстречу им катятся тысячи изуродованных калек, поехавших туда молодыми, целыми, здоровыми.
Все эти люди с ужасом думают о том, чтб их ожидает, и все-таки беспрекословно едут, стараясь уверить себя, что это так надо.
Что это такое? Зачем люди идут туда?
Что никто из этих людей не хочет делать того, что они делают, в этом не может быть никакого сомнения. Все эти люди не только не нуждаются в этой драке и не хотят участвовать в ней, но не могут даже себе объяснить, зачем они делают это. И не только они, те сотни, тысячи, миллионы людей, которые непосредственно и посредственно участвуют в этом деле, не могут объяснить себе, зачем все это делается, но никто в мире не может объяснить этого, потому что разумного объяснения этого дела нет и не может быть никакого.
Положение всех людей, участвующих в этом деле и смотрящих на него, подобно тому, в котором были бы люди, из которых одни сидели бы в длинном караване вагонов, катящихся по рельсам под уклон с неудержимой быстротой прямо к разрушенному мосту над пропастью, а другие беспомощно смотрели бы на это.
Люди, миллионы людей, не имея к этому никакого ни желания, ни повода, истребляют друг друга и, сознавая безумие такого дела, не могут остановиться.
Говорят, что из Манчжурии возят каждую неделю сотни сумасшедших. Но ведь туда ехали и едут не переставая сотни тысяч совершенно безумных людей, потому что человек в здравом уме не может ни под каким давлением идти на отвратительное ему самому и безумное и страшно опасное и губительное дело - убийство людей.
Что же это такое? Отчего это делается? Что или кто причиной этого?
Сказать, что причиной этого те солдаты, русские и японские, которые стараются как можно больше убить, искалечить неизвестных и ничего не сделавших им людей, никак нельзя, потому что солдаты эти не только не чувствовали и не чувствуют никакой враждебности друг против друга, но год назад не имели ни малейшего понятия о существовании друг друга, а когда сходятся теперь, то дружелюбно общаются друг с другом.
Сказать, что виной этого офицеры, генералы, ведущие солдат, или разные чиновники, военные и штатские, приготовители орудий, снарядов, амуниций, крепостей, - тоже нельзя. Все они, эти офицеры, генералы, чиновники поставлены своей нуждой, своими слабостями, всем своим прошедшим в такое положение, в каком находится запряженная лошадь, которую сзади стегают и которой правят вожжами, или в положении голодной собаки, которую заманивают в конуру и ошейник кусочком сала, водя ей перед носом.
Все эти офицеры, генералы, чиновники, дипломаты, все так с детства запутаны, заверчены, что они не могут не делать того маленького, нехорошего дела, из которого слагается то большое, ужасное дело, которое совершается теперь.
И потому нельзя и их назвать причиной: они не виноваты.
Кто же причина и кто же виноват? Микадо? Николай II? Так сначала представляется потому, что этих, кажется, уж нельзя ни принудить, ни приманить чем бы то ни было. Представляется, что стоило только Николаю II не приказывать, не позволять делать всего того, что делалось в Манчжурии и в Корее, стоило ему согласиться на требования Японии, и войны бы не было; стоит ему теперь предложить условия мира, и война кончится. Все как будто от него. Но это только так кажется. Про микадо я не знаю, но по тому, что знаю вообще о главах правительств, уверен, что он в тех же условиях, как и другие; про Николая же II я знаю, что это самый обыкновенный, стоящий ниже среднего уровня, грубо суеверный и непросвещенный человек, который поэтому никак не мог быть причиной тех огромных по своему объему и последствиям событий, которые совершаются теперь на Дальнем Востоке.
Разве может быть то, чтобы деятельность миллионов людей была направлена противно их воле и интересам только потому, что этого хочет один человек, во всех отношениях стоящий ниже умственного и нравственного среднего уровня всех тех людей, которые гибнут как будто по его воле?
Почему же кажется, что причина войны Николай и микадо?
А это кажется потому же, почему кажется, что минированный город взорван тем, кто пустил искру, воспламенившую мину, которая подведена под него.
Не Николай и не микадо сделали и делают войну, а делает это то устройство людей, при котором микадо и Николай могут причинить несчастия миллионов людей. Виноваты не они, а та машина, при которой это возможно; следовательно, виноваты те, кто устраивает машину.
Что же это за машина и кто ее устраивает?
II
Машина эта давно известна миру и давно известны дела ее. Это та самая машина, посредством которой в России властвовали, избивая и мучая людей, то душевно больной Иоанн IV, то зверски жестокий, пьяный Петр, ругающийся с своей пьяной компанией над всем, что свято людям, то ходившая по рукам безграмотная, распутная солдатка Екатерина первая, то немец Бирон, только потому, что он был любовник Анны Иоанновны, племянницы Петра, совершенно чуждой России и ничтожной женщины, то другая Анна, любовница другого немца, только потому, что некоторым людям выгодно было признать императором ее сына, младенца Иоанна, того самого, которого потом держали в тюрьме и убили по распоряжению Екатерины П. Потом захватывает машину незамужняя развратная дочь Петра Елизавета и посылает армию воевать против пруссаков; умерла она - и выписанный ею немец, племянник, посаженный на ее место, велит войскам воевать за пруссаков. Немца этого, своего мужа, убивает самого бессовестно-распутного поведения немка Екатерина II и начинает со своими любовниками управлять Россией, раздаривает им десятки тысяч русских крестьян и устраивает для них то греческий, то индийский проекты, ради которых гибнут жизни миллионов.
Умирает она - и полуумный Павел распоряжается, как может распоряжаться сумасшедший, судьбами России и русских людей. Его убивают с согласия его родного сына. И этот отцеубийца царствует 25 лет, то дружа с Наполеоном, то воюя против него, то придумывая конституции для России, то отдавая презираемый им русский народ во власть ужасного Аракчеева. Потом царствует и распоряжается судьбами России грубый, необразованный, жестокий солдат Николай; потом неумный, недобрый, то либеральный, то деспотичный Александр II; потом совсем глупый, грубый и невежественный Александр III. Попал нынче по наследству малоумный гусарский офицер, и он устраивает со своими клевретами свой манчжуро-корейский проект, стоящий сотни тысяч жизней и миллиарды рублей.
Ведь это ужасно. Ужасно, главное, потому, что если и кончится эта безумная война, то завтра может новая фантазия с помощью окружающих его негодяев взбрести в слабую голову властвующего человека, и человек тот может завтра устроить новый африканский, американский, индийский проект, и начнут опять вытягивать последние силы из русских людей и погонят их убивать на другой край света.
И происходило и происходит это не в одной России, а везде, где существовало и существует правительство, т.е. такая организация, при которой малое меньшинство может заставлять большое большинство исполнять свою волю. Вся история европейских государств - история бешеных, всходящих один за другим на престол, глупых, развратных людей, убивающих, разоряющих и, главное, развращающих свой народ.
Вступает в Англии на престол бессовестный, жестокий негодяй, развратник Генрих VIII и ради того, чтобы прогнать жену и жениться на своей б...., выдумывает свое мнимо христианское исповедание, заставляет весь народ принять эту его выдуманную веру, и миллионы людей истреблены в борьбе за и против этого выдуманного исповедания.
Завладевает машиной величайший лицемер и злодей Кромвель и казнит другого, такого же, как он, лицемера Карла I и безжалостно губит миллионы жизней и уничтожает ту самую свободу, за которую он будто бы боролся.
Владеют во Франции машиной разные Людовики и Карлы, и все их царствования такой же ряд злодейств: убийства, казни, избиения, разорения народа, бессмысленные войны. Казнят, наконец, одного из них, и тотчас же Мараты и Робеспьеры захватывают машину и творят еще ужаснейшие преступления, губя не только людей, но великие истины, провозглашенные людьми того времени. Захватывает власть Наполеон и губит миллионы людей во всей Европе. То же происходит в Австрии, Италии, Пруссии. Такие же глупые, безнравственные властители и такие же жестокие, губительные для народа дела их. И все это не только дела прошедшего, не то, что происходило когда-то и больше уже не повторится, - все это происходит теперь, сейчас, везде, в самых мнимо свободных конституционных государствах и республиках, точно так же как и в деспотических, и в Англии, и в Турции, и в Германии, и в Абиссинии, и во Франции, и в России, и в Соединенных Штатах Америки, и в Морокко, и везде, где только действует машина, называемая правительством.
Везде, несмотря ни на какие конституции, без всякой внутренней надобности, только по разным сложным отношениям лиц, партий начинаются войны, как последние войны то французов, то англичан с Китаем, то англичан с бурами, то с Тибетом, то с Египтом, то Италии с Абиссинией, то России, Франции, Англии, Америки, Японии с Китаем, то теперь России с Японией.
Везде, где существует такое учреждение, посредством которого меньшинство может заставлять большинство делать все то, что это меньшинство назовет законом или правительственными распоряжениями, везде каждый человек большинства всегда в опасности того, что на него и его семью могут обрушиться самые ужасные бедствия - и не стихийные бедствия, независимые от воли людской, а бедствия, происходящие от людей, тех нескольких людей, которым он добровольно отдался в рабство.
III
Вот что писал об этом предмете еще в XVI веке французский писатель Лабоэти:
"Разумно - любить добродетели, уважать подвиги, признавать добро, откуда бы мы его ни получали, и даже лишаться своего удобства для славы и выгоды того, кого любим и кто того заслуживает: таким образом, если жители страны нашли такое лицо, которое показало им большую мудрость, чтобы охранять их, большую храбрость, чтобы их защищать, и великую заботу, чтобы управлять ими, и если вследствие этого они привыкли повиноваться ему так, чтобы предоставить ему некоторые выгоды, то я не думаю, чтобы это было неразумно...
Но боже мой! как назовем мы то, когда видим, что большое число людей не только повинуются, но служат, не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком, и раболепствуют так, что не имеют ничего своего: ни имущества, ни детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали своими, и терпят грабежи, жестокости не от войска, не от варваров, но от одного человека, и не от Геркулеса или Самсона, но от человека большей частью самого трусливого и женственного из всего народа.
Как назовем мы это?
Скажем ли мы, что такие люди трусы?
Если бы два, три, четыре не защищались от одного, это было бы странно, но все-таки возможно, и можно было бы сказать, что это от недостатка мужества: но если сто тысяч людей, сто, тысяча деревень и городов, миллион людей не нападают на того одного, от которого все страдают, будучи его рабами, как мы назовем это? Трусость ли это?
Во всех пороках есть известный предел: двое могут бояться одного и даже десять, но тысяча, но миллионы, но тысяча деревень, если они не защищаются против одного, то это не трусость, она не может дойти до этого; так же как и храбрость не может дойти до того, чтобы один взял крепость, напал на армию и завоевал государство. Итак, какой же это уродливый порок, не заслуживающий даже названия трусости, порок, которому нельзя найти достаточно скверного названия, который противен природе и который язык отказывается назвать...
Мы удивляемся храбрости, которую внушает свобода тем, кто ее защищает. Но то, что совершается во всех странах, со всеми людьми, всякий день, именно то, что один человек властвует над ста тысячами деревень, городов и лишает их свободы; кто бы поверил этому, если бы только слышал, а не видел это? И если бы это можно было видеть только в чужих и отдаленных землях, кто бы не подумал, что это скорее выдумано, чем справедливо? Ведь того одного человека, который угнетает всех, не нужно побеждать, не нужно от него защищаться, он всегда побежден, только бы народ не соглашался на рабство. Не нужно ничего отнимать у него, нужно только ничего не давать ему. Стране не нужно ничего делать, только бы она ничего не делала против себя, и народ будет свободен. Так что сами народы отдают себя во власть государям; стоит им перестать рабствовать, и они станут свободны. Народы сами отдают себя в рабство, перерезают себе горло. Народ, который может быть свободным, отдает сам свою свободу, сам надевает себе на шею ярмо, сам не только соглашается со своим угнетением, но ищет его. Если бы ему стоило чего-нибудь возвращение своей свободы, и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека и естественного права, отличающего человека от животного, то я понимаю, что он мог бы предпочесть безопасность и удобство жизни борьбе за свободу. Но если для того, чтобы получить свободу, ему нужно только пожелать ее, то неужели может быть народ в мире, который бы считал ее купленной слишком дорогой ценой, раз она может быть приобретена одним желанием? Человек, при помощи одного желания, может возвратить благо, за которое стоит отдать жизнь, - благо, утрата которого делает жизнь мучительной и смерть спасительной, может, но не желает этого. Как огонь от одной искры делается большим и все усиливается, чем больше он находит дров, и тухнет сам собой, сам себя уничтожает, теряет свою форму и перестает быть огнем, если только дров не подкладывают; так же и властители; чем больше они грабят, чем больше требуют, чем больше разоряют и уничтожают, чем больше им дают и им служат, тем они становятся сильнее и жаднее к уничтожению всего; тогда как если им ничего не дают, не слушаются их, то они без борьбы, без битвы становятся голы и ничтожны, становятся ничем, так как дерево, не имея соков и пищи, становится сухою, мертвою веткою.
Чтобы приобресть желаемое благо, смелые люди не боятся опасности. Если трусливые и не умеют переносить страдания и приобретать благо, то желание иметь его остается при них, хотя они и не стремятся к нему, вследствие своей трусости. Это желание свойственно и мудрым и неразумным, и храбрым и трусам. Все они желают приобрести то, что может сделать их счастливыми и довольными; но я не знаю, почему люди не желают только одного: свободы; свобода - это великое благо; утрата ее влечет за собою все другие бедствия; без нее даже и те блага, которые остаются, теряют свой вкус и свою прелесть. И это-то великое благо, для получения которого достаточно одного: пожелать его, люди не желают приобрести, как бы только потому, что оно слишком легко достижимо.
Бедные, несчастные люди, бессмысленные народы, упорные в своем зле, слепые к своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода, грабить ваши поля, ваши дома, вы живете так, как будто все это принадлежит не вам. И все эти бедствия и разорения происходят не от врагов, но от врага, которого вы сами себе создаете, за которого вы мужественно идете на войну, за величие которого вы не отказываетесь идти на смерть. Тот, кто так властвует над вами, имеет только два глаза, две руки, одно тело и ничего не имеет, чего бы не имел ничтожнейший человек из бесчисленного количества ваших братьев; преимущество, которое он имеет перед вами, - только то право, которое вы даете ему: истреблять вас. Откуда бы взял он столько глаз, чтобы следить за вами, если бы вы не давали их ему? Где бы он достал столько рук, чтобы бить вас, если бы он не брал их у вас? Или откуда взялись бы у него ноги, которыми он попирает ваши села? Откуда они у него, если они не ваши? Откуда бы была у него власть над вами, если бы вы не давали ее ему? Как бы мог он нападать на вас, если бы вы не были заодно с ним? Что бы он мог сделать вам, если бы вы не были укрывателями того вора, который вас грабит, участниками того убийцы, который убивает вас, если бы вы не были изменниками самим себе? Вы сеете для того, чтобы он уничтожал ваши посевы, вы наполняете и убираете ваши дома для его грабежей; вы воспитываете ваших детей с тем, чтобы он вел их на свои войны, на бойню, чтобы он делал их исполнителями своих похотей, своих мщений; вы надрываетесь в труде для того, чтобы он мог наслаждаться удовольствиями и гваздаться в грязных и гадких удовольствиях; вы ослабляете себя для того, чтобы сделать его сильнее и чтобы он мог держать вас в узде. И от этих ужасов, которых не перенесли бы и животные, вы можете освободиться, если постараетесь даже не освободиться, но только пожелать этого.
Решитесь не служить ему более и вы свободны, я не хочу, чтобы вы бились с ним, нападали на него, но чтобы вы только перестали поддерживать его, и вы увидите, что он, как огромная статуя, из под которой вынули основание, упадет от своей тяжести и разобьется вдребезги".
Сочинение это было написано четыре века тому назад и, несмотря на всю ту ясность, с которой было в нем показано, как безумно люди губят свою свободу и жизнь, отдаваясь добровольно рабству, люди не последовали совету Лабоэти, - только не поддерживать правительственное насилие, чтобы оно разрушилось, - не только не последовали его совету, но скрыли от всех значение этого сочинения, и во французской литературе до последнего времени царствовало мнение, что Лабоэти не думал того, что писал, а что это было только упражнение в красноречии.
Как ни очевидна должно бы быть людям, что главные их бедствия происходят от того устройства, которое держит их в рабстве, люди продолжают поддерживать это устройство и отдаваться тем людям, которые стоят во главе его.
И каким людям? Людям таким отвратительным, как Екатерина, Людовик XI, как Яков английский, испанский Филипп, как Наполеоны I и III.
IV
Ведь еще можно было бы как-нибудь оправдывать подчинение целого народа нескольким людям, если бы эти властвующие люди, уже не говорю, были самые хорошие люди, а хоть только не худшие люди; если бы хоть изредка властвовали не лучшие, но порядочные люди; но ведь этого нет, никогда не было и не может быть. Властвуют всегда наиболее дурные, ничтожные, жестокие, безнравственные и, главное, лживые люди. И то, что это так, не есть случайность, а общее правило, необходимое условие власти. Вот что говорит Макиавелли, человек, который знает, в чем состоит правительственная власть, как надо приобретать и поддерживать ее:
"Война, военное искусство и дисциплина должны составлять главнейший предмет забот каждого государя. Все его мысли должны быть направлены к изучению и усовершенствованию военного искусства и ремесла; он не должен увлекаться ничем другим, так как в этом искусстве вся тайна силы власти государя, и, благодаря ему, не только наследственные государи, но даже и обыкновенные граждане могут достигать верховного управления. Презирать военное искусство значит идти к погибели, владеть им в совершенстве, значит обладать возможностью приобретения верховной власти...
Ни один государь, следовательно, не должен ни на минуту забывать о военном деле и в особенности должен постоянно упражняться в нем, в мирное время...
Страсть к завоеваниям - дело, без сомнения, весьма обыкновенное и естественнее: завоеватели, умеющие достигать своих целей, достойны скорее похвалы, нежели порицания, но создавать планы, не будучи в состоянии их осуществлять, - и неблагоразумно и нелепо.
Завоеватель может тремя способами удержать за собою покоренные страны, управляющиеся до этого собственными законами и пользовавшиеся свободными учреждениями. Первый способ: разорить и обессилить их; второй: лично в них поселиться, и третий: оставить неприкосновенными существующие в них учреждения, обложив только жителей данью и учредив у них управления с ограниченным личным составом для удержания жителей в верности и повиновении...
Государь не должен бояться осуждения за те пороки, без которых невозможно сохранение за собою верховной власти, так как, изучив подробно разные обстоятельства, легко понять, что существуют добродетели, которые ведут к погибели лицо, обладающее ими, и есть пороки, усваивая которые, государи только могут достигнуть безопасности и благополучия...
Государи, когда дело идет о верности и единстве их подданных, не должны бояться прослыть жестокими. Прибегая в отдельных случаях к жестокостям, государи поступают милосерднее, нежели тогда, когда от избытка снисходительности допускают развиваться беспорядкам, ведущим к грабежу и насилию, потому что беспорядки составляют бедствие целого общества, а казни поражают только отдельных лиц...
Я нахожу, что желательно было бы, чтобы государи достигали одновременно и того и другого, но так как осуществить это трудно, и государям обыкновенно приходится выбирать, чтб в видах личной их выгоды, замечу, что полезнее держать подданных в страхе. Люди, говоря вообще, неблагодарны, непостоянны, лживы, боязливы и алчны; если государи осыпают их благодеяниями, они прикидываются приверженными к ним до самоотвержения и, как я уже выше говорил, если опасность далека, предлагают им свою кровь, средства и жизнь свою и детей своих; но, едва наступает опасность, - бывают не прочь от измены. Государь, слишком доверяющий подобным обещаниям и не принимающий никаких мер для своей личной безопасности, обыкновенно погибает, потому что привязанность подданных, купленных подачками, а не величием и благородством души, хотя и легко приобретается, но не прочна, и, в минуты необходимости, нельзя на нее полагаться. Кроме того, люди скорее бывают готовы оскорблять тех, кого любят, чем тех, кого боятся; любовь обыкновенно держится на весьма тонкой основе благодарности, и люди, вообще злые, пользуются первым предлогом, чтобы в видах личного интереса, изменить ей; боязнь же основывается на страхе наказания, никогда не оставляющем человека...
В военное время, вообще располагая значительными армиями, государи могут быть жестокими без боязни, так как без жестокости трудно поддержать порядок и повиновение в войсках...
Возвращаясь к вопросу, чтб выгоднее для государей, то ли, когда подданные их любят, или когда они их боятся, я заключаю, что так как в первом случае они бывают в зависимости от подданных, возбуждая же боязнь, бывают самостоятельны, то для мудрого правителя гораздо выгоднее утвердиться на том, что зависит от него, нежели на том, что зависит от других. При этом, однако же, как я уже сказал, государи должны стараться не возбуждать к себе ненависти...
Существуют два способа действия для достижения целей: путь закона и путь насилия. Первый способ - способ человеческий; второй - способ диких животных; но так как первый способ не всегда удается, то люди прибегают иногда ко второму. Государи должны уметь пользоваться обоими способами.
Государь, действуя грубой силой, подобно животным должен соединять в себе качества льва и лисицы. Обладая качествами только льва, он не будет уметь остерегаться и избегать западни, которую будут ему ставить; будучи же только лисицею, он не будет уметь защищаться против врагов, так что, для избежания сетей и возможности победы над врагами, государи должны быть и львами и лисицами.
Те, которые захотят щеголять одной только львиной ролью, выкажут этим лишь крайнюю свою неумелость.
Предусмотрительный государь не должен, следовательно, исполнять своих обещаний и обязательств , раз такое исполнение будет для него вредно, и если все мотивы, вынудившие его обещание, устранены. Конечно, если бы все люди были честны, - подобный совет можно было бы счесть за безнравственный, но так как люди обыкновенно не отличаются честностью, и подданные относительно государей не особенно заботятся о выполнении своих обещаний, то и государям относительно их не для чего быть щекотливыми. Для государей же не трудно всякое свое клятвопреступление прикрывать благовидными предлогами. В доказательство этого можно привести бесчисленные примеры из современной истории, можно указать на множество мирных трактатов и соглашений всякого рода, нарушенных государями или оставшихся мертвой буквою за неисполнением их. При этом станет очевидно, что в больших барышах оставались те государи, которые лучше умели подражать в своих действиях лисицам. Необходимо, однако же, последний способ действий хорошо скрывать под личиной честности, государи должны обладать великим искусством притворства и одурачивания, потому что люди бывают обыкновенно до того слепы и отуманены своими насущными потребностями, что человек, умеющий хорошо лгать, всегда найдет достаточно легковерных людей, охотно поддающихся обману...
Государям, следовательно, нет никакой надобности обладать в действительности... хорошими качествами... но каждому из них необходимо показывать вид, что он всеми ими обладает. Скажу больше - действительное обладание этими качествами вредно для личного блага государя, притворство же и личина ооладания ими - чрезвычайно полезны. Так, для государей очень важно уметь выказываться милосердными, верными своему слову, человеколюбивыми, религиозными и откровенными: быть же таковыми на самом деле не вредно только в таком случае, если государь с подобными качествами сумеет в случае надобности, заглушить их и выказать совершенно противоположные.
Едва ли кто-нибудь станет сомневаться в том, что государям, особенно только что получившим власть или управляющим вновь возникающими монархиями, бывает невозможно согласовать свой образ действий с требованиями нравственности: весьма часто для поддержания порядка в государстве они должны поступать против законов совести, милосердия, человеколюбия и даже против религии. Государи должны обладать гибкой способностью изменять свои убеждения сообразно обстоятельствам и, как я сказал выше, если возможно, не избегать честного пути, но в случае необходимости прибегать и к бесчестным средствам.
Государи должны усиленно заботиться о том, чтобы каждая фраза, исходящая из их уст, представлялась продиктованной совместно всеми пятью перечисленными мною качествами, чтобы слушающему государя особа его представлялась самою истиною, самим милосердием, самим человеколюбием, самою искренностью и самим благочестием. Особенно важно для государей притворяться благочестивыми; в этом случае люди, судящие по большей части только по одной внешности, так как способность глубокого суждения дана не многим, - легко обманываются. Личина для государей необходима, так как большинство судит о них по тому, чем они кажутся, и только весьма немногое бывают в состоянии отличать кажущееся от действительного; и если даже эти немногие поймут настоящие качества государей, они не дерзнут высказать свое мнение, противное мнению большинства, да и побоятся посягнуть этим на достоинство верховной власти, представляемой государем. Кроме того, так как действия государей неподсудны трибуналам, то подлежат осуждению одни только результаты действий, а не самые действия. Если государь сумеет только сохранить свою жизнь и власть, то все средства, какие бы он ни употреблял для этого, будут считаться честными и похвальными".
Все эти истины известны были не только государям, к которым обращается Маккиавелли, но и всем людям, которые властвовали и теперь властвуют над людьми в какой бы то ни было форме: в форме ли деспотического монарха, президента, первого министра и собрания законодателей и управителей, все, особенно те, которые имели и имеют наибольший успех и, не читая Маккиавелли, всегда в точности исполняли и исполняют его правила.
В сущности, стоит только вдуматься в то, в чем состоит власть, чтобы понять, что не может быть иначе.
Власть над другим человеком есть не что иное, как признанное право не только предавать других людей мучениям и убийствам, но и заставлять людей мучить самих себя, А достигнув того, чтобы люди по воле начальствующего мучили и убивали друг друга, нельзя иначе, как обманами, ложью, коварством и, главное, жестокостью. Так всегда поступали и не могут не поступать все властители.
Прочтите или вспомните историю европейских христианских народов со времен реформации. Это непрерывный перечень самых ужасных, бессмысленно-жестоких преступлений, совершаемых правительственными людьми против своих и чужих народов и друг против друга: непереста-ющие войны, грабежи, уничтожения или подавления народностей, истребление целых народов, разорение мирных жителей ради корыстолюбия, тщеславия, зависти или под предлогом установления религиозной истины, неперестающие костры, на которых сжигаются среди тысяч рядовых людей и лучшие люди своего времени, измены, лжи, коварства, захваты чужих имуществ, пытки, тюрьмы, казни и разврат, ужасающий, неестественный разврат, который можно увидать только среди этих несчастных властителей. И это не одни Карлы IX, Генрихи VIII, Иоанны Грозные, но восхваляемые Людовики французские, Елизаветы английские, Екатерины, и Петры, и Фридрихи, все они делают только это. Современные правительства, то есть люди, составляющие правительство теперь <все равно, в неограниченной монархии, в республике) делают то же самое, не могут не делать, потому что в этом их дело.
Дело ведь их в том, чтобы посредством насилия, в виде податей прямых и косвенных, отбирать большую часть имущества у трудящегося народа и употреблять эти средства по своему усмотрению, то есть всегда для достижения партийных или своих личных, корыстных, честолюбивых, тщеславных целей. Во-вторых, в том, чтобы насилием поддерживать право одних людей владения землею, отнятой у всего народа. В-третьих, составлять наймом или призывом войско, то есть профессиональных убийц по своему усмотрению на убийства и грабежи тех или других людей. Или, наконец, составлять законы, которые оправдывали бы и освящали все эти злодейства. И это самое делают теперешние Рузвельты, Николаи II, Чемберлены и Вильгельмы с своими помощниками и парламентами. В этом их дело. И потому дело это могут делать только самые безнравственные люди. Стоит только вдуматься в сущность того, в чем состоит употребление правительственной власти, для того, чтобы понять, что управляющие народами люди должны быть жестокими, безнравственными и непременно стоять ниже среднего нравственного уровня своего времени и общества. Не только нравственная, но не вполне безнравственная личность не может быть на престоле или министром или законодателем, решителем и определителем судьбы целых народов. Нравственный, добродетельный государственный человек есть такое же внутреннее противоречие, как нравственная проститутка, или воздержанный пьяница, или кроткий разбойник.
Деятельность всякого правительства есть ряд преступлений.
Так это представляется, когда рассматриваешь самую эту деятельность; но это еще очевиднее, когда рассматриваешь положение каждого отдельного человека, подлежащего власти правительства.
Огромное большинство людей, рождающихся на планете Земля, тотчас же со дня своего рождения оказываются лишенными права пользоваться той землей, на которой они родились, - не только пользоваться тем, что есть на поверхности и внутри земли, но даже и права находиться на ней, не платя за это своим трудом тем, которым государственная власть передает право владеть землей как собственностью, защищая такой грабеж как священное право. Лишенный таким образом самого естественного и законного права на пользование землей, на которой он родился, такой человек отыскивает какое-либо другое средство существования и, чтобы насколько возможно улучшить положение свое и своей семьи, иметь досуг учиться, думать, отдыхать, общаться с людьми, он работает изо всех сил, отдавая узаконенную дань грабителю за право жить на земле и пользоваться ею; но его не оставляют в покое. С него прямыми или косвенными путями берут еще подати для оплаты чиновников, духовенства, в которых он может не нуждаться, или для учреждения дворцов, памятников и содержания двора и сановников, в которых он уже наверное совсем не нуждается, на содержание таможен, в которых он не только не нуждается, но которые вредны ему, на уплату процентов по государственным займам, совершенным за сотни лет до его рождения для войн, в которых не нуждались его предки, и на приготовления к войнам и на самые войны, которые не только не нужны, но губительны для него и для его близких. Он покоряется, потому что все эти требования поддерживаются насилием, т.е. угрозой убийства, и платит все эти подати, но правительственная машина и тут не оставляет его. В большинстве государств он должен, достигнув двадцатилетнего возраста, идти на военную службу, т.е. в самое жестокое рабство; в государствах же, где нет воинской повинности, должен платить для этого усиленные подати и, во всяком случае, быть готовым на все те бедствия, которые несут с собою войны.
Таковы те материальные бедствия, которые совершенно невинно претерпевает всякий человек от правительственной власти. Но это далеко не все. Самое ужасное зло, совершаемое правительствами, это - умственное и нравственное развращение, которому они подвергают свои народы. Родится ребенок, и его тотчас же причисляют к вере, установленной государственной властью. Так это всегда было и так это и теперь в большинстве государств. Там же, где этого нет, ему от этого не легче. Как только он возрастет, его обязательно посылают в школу, учрежденную правительством. И в школе этой его неизменно учат тому, что правительство с своей властью вообще есть необходимое условие его жизни и что то самое правительство, среди которого он родился, есть наилучшее правительство в мире, будет ли это правительство русского царя, или турецкого султана, или правительство английское с своим Чемберленом и колониальной политикой, или правительство Северо-Американских Штатов с своим покровительством трестам и империализмом. Такова низшая, обязательная школа и таковы и все высшие школы, в которые может поступать возросший гражданин русского, турецкого, английского, французского или американского государства. Но не только в школе, - в литературе, в собраниях, в памятниках, на улицах, в прессе, или подкупленной правительствами, или угождающей правительству, или принадлежащей богачам, опирающимся на правительство, - везде гражданин какого бы то ни было государства будет подвергаться тому развращающему внушению правительств о том, что власть вообще и его государство в особенности со своими цепями, тюрьмами, виселицами, войсками есть необходимое условие жизни его и его близких, есть почтенная, прекрасная, достойная всякого уважения и почестей деятельность, в которой каждый человек должен считать себя счастливым, если может участвовать, и представителей которой он должен почитать, преклоняться перед ними и подражать им.
Человек лишен всех своих самых естественных прав, большая часть его труда отнята от него в пользу дела зла, он незаметно для себя так запутан в расставленных со всех сторон сетях, что он такой же раб правительства, каковы были рабы рабовладельцев, с той только разницей, что рабы рабовладельцев могли быть рабами добрых и нравственных хозяев, правительственные же рабы - всегда рабы самых развращенных, жестоких и лживых людей.
И, что хуже всего, что будучи такими рабами самых жестоких и дурных людей, правительственные рабы не только не знают того, что они рабы, и не желают свободы, но и воображают, особенно в конституционных и республиканских государствах, что они совершенно свободные люди, и гордятся своим рабством.
VI
"Что такое в наше время правительства, без которых людям кажется невозможным существовать?
Если было время, когда правительства были необходимое и меньшее зло, чем то, которое происходило от беззащитности против организованных соседей, то теперь правительства стали ненужное и гораздо большее зло, чем все то, чем они пугают свои народы.
Правительства, не только военные, но правительства вообще, могли бы быть, уже не говорю - полезны, но безвредны, только в том случае, если бы они состояли из непогрешимых, святых людей, как это и предполагается у китайцев. Но ведь правительства по самой деятельности своей, состоящей в совершении насилий, всегда состоят из самых противоположных святости элементов, из самых дерзких, грубых и развращенных людей.
Всякое правительство поэтому, а тем более правительство, которому предоставлена военная власть, есть ужасное, самое опасное в мире учреждение.
Правительство, в самом широком смысле, включая в него и капиталистов и прессу, есть не что иное, как такая организация, при которой большая часть людей находится во власти стоящей над ними меньшей части; эта же меньшая часть подчиняется власти еще меньшей части, а эта еще меньшей и т.д., доходя, наконец, до нескольких людей или одного человека, которые посредством военного насилия получают власть над всеми остальными. Так что все это устройство подобно конусу, все части которого находятся в полной власти тех лиц или того лица, которое находится на вершине его.
Вершину же этого конуса захватывают те люди или тот человек, который более хитер, дерзок и бессовестен, чем другие, или случайный наследник тех, которые более дерзки и бессовестны.
Нынче Борис Годунов, завтра Григорий Отрепьев, нынче распутная Екатерина, удушившая со своими любовниками мужа, завтра Пугачев, послезавтра безумный Павел, Николай, Александр III.
Нынче Наполеон, завтра Бурбон или Орлеанский, Буланже или компания панамистов; нынче Гладстон, завтра Сольсбери, Чемберлен, Роде.
И таким-то правительствам предоставляется полная власть не только над имуществом, жизнью, но и над духовным и нравственным развитием, над воспитанием, религиозным руководством всех людей.
Устроят себе люди такую страшную машину власти, предоставляя захватывать эту власть кому попало <а все шансы за то, что захватит ее самый нравственно дрянной человек), и рабски подчиняются и удивляются, что им дурно. Боятся мин, анархистов, а не боятся этого ужасного устройства, всякую минуту угрожающего им величайшими бедствиями...
Старательно свяжут себя так, чтобы один человек мог со всеми ими делать все, что захочет; потом конец веревки, связывающей их, бросят болтаться, предоставляя первому негодяю или дураку захватить ее и делать с ними все, что им нужно.
Ведь что же, как не это самое, делают народы, подчиняясь, учреждая и поддерживая организованное с военной властью правительство? *
"Но разве можно жить без правительства? Без правительства будет хаос, анархия, погибнут все успехи цивилизации, и люди вернутся к первобытной дикости. Только троньте существующий порядок вещей, - говорят обыкновенно не только те, которым этот порядок вещей выгоден, но и те, которым он явно невыгоден, но которые так привыкли к нему, что не могут себе представить жизни без правительственного насилия, - уничтожение правительства произведет величайшие несчастия: буйства, грабежи, убийства, в конце которых будут царствовать все дурные и будут в порабощении все хорошие люди, - говорят они" ** .
"Все люди, находящиеся во власти, утверждают, что их власть нужна для того, чтобы злые не насиловали добрых, подразумевая под этим то, что они-то и суть те самые добрые, которые ограждают других добрых от злых.
Но ведь властвовать - значит насиловать, насиловать - значит делать то, чего не хочет тот, над которым совершается насилие и чего, наверное, для себя не желал бы тот, который совершает насилие; следовательно, властвовать - значит делать другому то, чего мы не хотим, чтобы нам делали, то есть делать злое.
И потому все вероятия за то, что властвовали всегда и теперь властвуют не более добрые, а, напротив, более злые, чем те, над которыми они властвуют. Могут быть злые и среди тех, которые подчиняются власти, но не может быть того, чтобы более добрые властвовали над более злыми. ***
* "Патриотизм и правительство" . Гл. VI, стр. 14 и 15. Изд. "Свободного слова".
** "Рабство нашего времени" . Гл. XIII, стр. 54. Изд. "Свободного слова".
*** "Царство Божие внутри вас" . Гл. X, с. 89. Изд. "Свободного слова".
"И потому, не говоря уже о том, что все это, т.е. буйства, грабежи, убийства, в конце которых наступит царство злых и порабощение добрых, - что все это уже было и теперь есть, не говоря уже об этом, предположение о том, что нарушение существующего устройства произведет смуты и беспорядки, не доказывает того, чтобы порядок этот был хорош.
Только троньте существующий порядок, - и произойдут величайшие бедствия".
Только троньте один кирпич из тысяч кирпичей, сложенных в высокий, в несколько сажен, узкий столб, - и развалятся и разобьются все кирпичи. Но то, что всякий вынутый кирпич и всякий толчок разрушат такой столб и все кирпичи, никак не доказывает того, чтобы разумно было держать кирпичи в неестественном и неудобном положении. Наоборот, это показывает то, что кирпичи не надо держать в таком столбе, а надо разложить их так, чтобы они твердо держались и можно бы было ими пользоваться, не разрушая всего устройства. То же и с теперешним государственным устройством. Государственное устройство есть устройство весьма искусственное и шаткое, и то, что малейший толчок разрушает его, не только не доказывает того, что оно необходимо, но, напротив, показывает то, что если оно и было когда-нибудь нужно, то теперь оно вовсе не нужно и потому вредно и опасно.
Оно вредно и опасно потому, что при этом устройстве все то зло, которое существует в обществе, не только не уменьшается и не исправляется, а только усиливается и утверждается. Усиливается и утверждается оно потому, что оно или оправдывается и облекается в привлекательные формы или скрывается.
Все то благоденствие народов, которое представляется нам в управляемых насилием, так называемых благоустроенных государствах, ведь есть только видимость - фикция. Все, что может нарушить внешнее благообразие, все голодные, больные, безобразно развращенные, все попрятаны по таким местам, где их нельзя видеть, но то, что они не видны, не доказывает того, что их нет; напротив, их тем больше, чем больше они скрыты, и тем жесточе к ним те, которые их производят. Правда, что всякое нарушение, а тем более прекращение правительственной деятельности, то есть организованного насилия, нарушит такое внешнее благообразие жизни, но это нарушение произведет не расстройство жизни, а только обнаружит то, которое было скрыто, и даст возможность исправления его.
Люди думали и верили до последнеш времени, до конца нынешнего столетия, что они не могут жить без правительства. Но жизнь идет, условия жизни и взгляды людей изменяются. И, несмотря на усилия правительств, направленные к тому, чтобы удержать людей в этом детском состоянии, в котором обиженному человеку кажется легче, если есть кому пожаловаться, люди, в особенности рабочие люди, не только в Европе, но и в России, все больше и больше выходят из ребячества и начинают понимать истинные условия своей жизни.
"Вы говорите нам, что без вас нас завоюют соседние народы: китайцы, японцы, - говорят теперь люди из народа, - но мы читаем газеты и знаем, что никто не угрожает нам войною, а что только одни вы, правители, для каких-то непонятных нам целей, озлобляете друг друга и потом, под предлогом защиты своих народов, разоряя нас податями на содержание флотов, вооружений, стратегических железных дорог, нужных только для вашего честолюбия и тщеславия, затеваете войны друг с другом, как теперь вы это устроили с миролюбивыми китайцами. Вы говорите, что вы для нашего блага ограждаете земельную собственность, но ваше ограждение делает то, что вся земля или перешла или переходит во власть не работающих компаний, банкиров, богачей, а мы, огромное большинство народа, обезземелены и находимся во власти не работающих. Вы со своими законами о земельной собственности не ограждаете земельную собственность, а отнимаете ее у тех, кто работает. Вы говорите, что ограждаете за всяким человеком произведения его труда, а между тем делаете как раз обратное: все люди, производящие ценные предметы, благодаря вашему мнимому ограждению, поставлены в такое положение, что никогда не только не могут получать стоимости своего труда, но вся жизнь их находится в полной зависимости и власти не работающих людей..."
Говорят, что без правительств не будет тех учреждений: просветительных, воспитательных, общественных, которые нужны для всех.
Но почему же предполагать это? Почему думать, что неправительственные люди не сумеют сами для себя устроить свою жизнь так же хорошо, как ее устраивают не для себя, а для других правительственные люди?
Мы видим, напротив, что в самых разнообразных случаях жизни в наше время люди устраивают сами свою жизнь без сравнения лучше, чем ее устраивают для них правящие ими люди. Люди без всякого вмешательства правительства, и часто несмотря на вмешательство правительства, составляют всякого рода общественные предприятия - союзы рабочих, кооперативные общества, компании железных дорог, артели, синдикаты. Если для общественного дела нужны сборы, то почему же думать, что без насилия свободные люди не сумеют добровольно собрать нужные средства и учредить все то, что учреждается посредством податей, если только эти учреждения для всех полезны? Почему думать, что не могут быть суды без насилия? Суд людей, которым доверяют судящиеся, всегда был и будет и не нуждается в насилии. Мы так извращены долгим рабством, что не можем себе представить управление без насилия. Но это неправла. Русские общины, переселяясь в отдаленные края, где наше правительство не вмешивается в их жизнь, устраивают сами свои сборы, свое управление, свой суд, свою полицию и всегда благоденствуют до тех пор, пока правительственное насилие не вмешивается в их управление...
Десятки тысяч десятин леса, принадлежащих одному владельцу, тогда как тысячи людей рядом не имеют топлива, нуждаются в ограждении насилием. Так же нуждаются в ограждении заводы, фабрики, на которых несколько поколений рабочих были ограблены и продолжают ограбляться. Еще более нуждаются в ограждении сотни тысяч пудов хлеба одного владельца, дождавшегося голода, чтобы продавать его втридорога голодающему народу...
Обыкновенно говорят: попробуйте уничтожить право собственности земли и предметов труда - и никто, не будучи уверен в том, что у него не отнимут то, что он сработает, не станет трудиться. Надо сказать совершенно обратное: ограждение насилием права незаконной собственности, практикующееся теперь, если не уничтожило вполне, то значительно ослабило в людях естественное сознание справедливости по отношению пользования предметами, то есть естественного и прирожденного права собственности, без которого не могло бы жить человечество и которое всегда существовало и существует в обществе...
Понятно, что можно сказать, что лошадям и быкам нельзя жить без насилия над ними разумных существ - людей; но почему людям нельзя жить без насилия над ними - не каких-либо высших существ, а таких же, какие они сами? Почему люди должны покоряться насилию именно тех людей, которые в данное время находятся во власти? Что доказывает, что эти люди - люди более разумные, чем те, над которыми они совершают насилие?
То, что они позволяют себе делать насилие над людьми, показывает то, что они не только не более разумны, но менее разумны, чем те, которые им покоряются...
Говорят: как могут люди жить без правительств, т.е. без насилия? Надо сказать напротив: как могут люди, разумные существа, жить, признавая внутренней связью своей жизни насилие, а не разумное согласие?
Одно из двух: или люди разумные или неразумные существа. Если они неразумные существа, то они все неразумные существа, и тогда все между ними решается насилием, и нет причины одним иметь, а другим не иметь права насилия. И насилие правительства не имеет оправдания. Если же люди разумные существа, то их отношения должны быть основаны на разуме, а не на насилии людей, случайно захвативших власть"... *
"Люди и говорят, что... уничтожение государственной формы повлекло бы за собой уничтожение всего того, что выработало человечество, что государство как было, так и продолжает быть единственной формой развития человечества, и что все то зло, которое мы видим среди народов, живущих в государственной форме, происходит не от этой формы, а от злоупотреблений, которые могут быть исправлены без уничтожения, и что человечество, не нарушая государственной формы, может развиться и дойти до высокой степени благосостояния. И люди, думающие так, приводят в подтверждение своего мнения кажущиеся им неопровержимыми и философские, и исторические, и даже религиозные доводы. Но есть люди, полагающие обратное, именно то, что так как было время, когда человечество жило без государственной формы, то форма эта временная, и должно наступить время, когда людям понадобится новая форма, и что время это наступило теперь. И люди, думающие так, приводят в подтверждение своего мнения кажущиеся им тоже неопровержимыми и философские, и исторические, и религиозные доводы.
* "Рабство нашего времени" . Гл. XIII, с. 54 - 60. Изд. "Свободного слова".
Можно написать то мы в защиту первого мнения (они уже и давно написаны и все еще пишутся), но можно написать (и тоже, хотя и недавно, но много и блестяще написано) и многое против него.
И нельзя доказать того, как это утверждают защитники государства, что уничтожение государства повлечет за собой общественный хаос, взаимные грабежи, убийства и уничтожение всех общественных учреждений и возвращение человечества к варварству... Еще меньше можно доказать это опытом, так как вопрос состоит в том, следует или не следует делать опыт. Вопрос в том, наступило или не наступило время упразднения государства, был бы неразрешимым, если бы не существовал другой жизненный способ неоспоримого решения его.
Совершенно независимо от чьего бы то ни было суждения о том, созрели ли птенцы настолько, чтобы вылупиться из яиц, или еще не созрели для этого, неоспоримым решителем вопроса будут птенцы, когда они, уже не умещаясь более в яйцах, начнут пробивать их клювом и сами выходить из них.
То же с вопросом о том, наступило ли или не наступило для людей время уничтожения государственной формы и замены ее новой. Если человек, вследствие выросшего в нем высшего сознания, не может уже более исполнять требований государства, не умещается уже более в нем и вместе с тем не нуждается более в ограждении государственной формой, то вопрос о том, созрели ли люди для отмены государственной формы или не созрели, решается совсем с другой стороны и так же неоспоримо, как для птенца, вылупившегося из яйца, в которое уже никакие силы мира не могут вернуть его, - самими людьми, выросшими уже из государства и никакими силами не могущими быть возвращенными в него.
"Очень может быть, что государство было нужно и теперь нужно для всех тех целей, которые вы приписываете ему, - говорит человек, усвоивший христианское жизнепонимание, - знаю только то, что с одной стороны, мне не нужно более государство, с другой, я не могу более совершать те дела, которые нужны для существования государства. Устраивайте для себя то, что нужно вам для вашей жизни, я не могу доказывать ни общей необходимости, ни общего вреда государства; я знаю только то, что мне нужно и не нужно, что мне можно и нельзя. Я знаю про себя, что мне не нужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству; знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я знаю, вредные учреждения; я знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я знаю про себя, что мне не нужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним. Очень может быть, что есть люди, которые не могут не считать всего этого нужным и необходимым; я не могу спорить с ними, я знаю только про себя, зато несомненно знаю, что мне этого не нужно"... *
Людей таких уже очень много; но люди эти все-таки продолжают подчиняться государству и поддерживать его. Отчего это?
* "Царство Божие внутри вас" . Гл. X, с. 87, 88. Изд. "Свободного слова".
VII
Причина этого, я думаю, такая: среди народов христианского мира ослаблена, затемнена, если не совершенно отсутствует в огромном большинстве главная движущая сила народа: религия. Какова бы ни была религия народа, как бы грубо она ни была выражена, всегда только на основании религии народа устанавливается тот или иной склад его жизни, и только на основании изменений, происходящих в религии народа, изменяется и склад его жизни ** .
Это так, потому что главное направление и склад жизни каждого человека обусловливается тем назначением, которое он признает за собой в жизни, а так как определяет назначение человека только религия, то ясно, что как для отдельных личностей, так и для народов (как ни разнообразен склад жизни каждого народа) направление и склад жизни определяется преимущественно его религией. Само собой разумеется, что на склад жизни всякого народа, кроме религии, влияют и другие причины, но главное изменение и переход от низшего менее совершенного состояния к высшему, более совершенному, обусловливается всегда только религией. Европейские народы перешли от низшего состояния к высшему, когда приняли христианство; также перешли на высшую степень развития арабы и турки, став магометанами, и народы Азии, приняв буддизм, конфуцианство или таосизм.
** Знаю я, что существует самое распространенное между учеными нашего времени мнение о том, что обусловливается жизнь народа не внутренними духовными причинами, а внешними, преимущественно экономическими. Опровергать такое мнение считаю излишним, так как здравый смысл, историческая действительность и, главное, нравственное чувство показывают совершенную несправедливость его. Мнение это возникло и утвердилось среди людей ограниченных и, главное, лишенных высшей, отличающей человека от животного способности чувствовать необходимость установления своего отношения к миру, т.е. религиозного сознания; и потому стараться убедить таких людей в том, что существует то, чего они не испытывают и не могут ощупать руками, совершенно бесполезно.
Совершившееся изменение в религиозном сознании народа неизбежно влечет за собою изменение и во внешних формах жизни народа. Так это всегда было, так это и теперь. Но бывают времена, когда в религиозном сознании людей произошло уже изменение, а между тем изменение это еще не успело выразиться во внешних формах жизни, и продолжается прежняя жизнь общества, сложившаяся на основании религиозного сознания, уже не признаваемого людьми этого общества. Происходит это оттого, что уяснение, очищение, изменение, рост религиозного сознания совершается непрерывно, незаметно; формы же жизни изменяются менее постепенно, несоответственно незаметному приросту сознания, изменяются порывами. Зародыш зерна растет непрерывно, оболочка же разрывается. То же и с сознанием и формой общественной жизни.
Нечто подобное испытывает каждый человек, переходя из одного возраста в другой. То, что совершается в жизни отдельного человека, совершается и в жизни целого общества. В сознании ребенка, переходящего в юношу, и юноши, переходящего в мужа, и мужа - в старика, совершаются изменения сознания, постепенные, незаметные, но, переходя из одного возраста в другой, человек продолжает иногда долго еще жить миросозерцанием прежнего возраста. Не веря же тому, чему верил прежде, и не установив еще и нового отношения к миру, человек живет в такие периоды времени без всякого руководства.
И как отдельные люди в такие переходные времена часто живут особенно неразумной, мучительной, бурной жизнью, так это бывает в целых обществах людей, когда формы их жизни не отвечают уже их сознанию.
Таково, я думая, время, которое переживают теперь христианские народы.
Религиозное сознание, на основании которого сложились существующие формы жизни, пережито человечеством, новое же религиозное понимание жизни еще не сознано, и люди нашего времени живут без всякого определенного пони-, мания смысла, назначения своей жизни и внутреннего руководства в поступках.
Одна, большая часть людей нашего мира исповедует различно извращенную, но всегда извращенную христианскую веру, под именем которой разумеется составленный за 1600 лет тому назад соборами свод утверждающих величайшие нелепости догматов. И эта прямо противоречащая всем современным знаниям и здравому смыслу мнимо христианская вера, не дающая никаких основ поведения, кроме слепой веры и послушания тем лицам, которые называют себя церковью, занимает то место, которое всегда занимала и должна занимать истинная религия, дающая объяснение смысла жизни и выведенное из этого смысла жизни руководство поведения.
Другая, меньшая часть людей, называющая себя просвещенными, образованными людьми, находится в положении еще более невыгодном для ведения доброй и разумной жизни. Люди эти, освободившиеся от обмана мнимо христианской веры, находятся под властью другого, еще худшего, чем церковное христианство, обмана, так называемого научного мировоззрения, из которого не может быть выведено никакого разумного руководства поведения. Мировоззрение это состоит в отказе от главного свойства жизни человеческой природы, отличающего человека от животного, - уяснения своего положения и назначения в мире, от того, что составляет сущность религиозного сознания, и в замене этого сознания собранием случайных, ничем не связанных между собою, ненужных наблюдений и знаний о самых разнообразных предметах. По мировоззрению этому (если можно так назвать отсутствие мировоззрения) всякая религия по существу своему есть заблуждение, и нет никакой надобности искать разумного объяснения смысла жизни и вытекающего из него руководства поведения, так как совершенно достаточное руководство поведения дает наука вообще и в особенности мнимая наука социологии, по законам которой движется человечество. Но так как наука эта только в будущем определит все законы жизни, то в действительности люди этого мировоззрения живут или бессознательно под внушением прежних религиозных правил или вовсе без всякого руководства, беспрепятственно предаваясь своим страстям и похотям и даже "научно" оправдывая их. Таково жалкое заблуждение меньшинства людей, считающих себя передовыми людьми общества.
Третья же часть людей нашего времени самая большая. Это люди всех родов, всех сословий, всех степеней образования, которые, совершенно освободившись от всякого стеснения церковной веры и из научного суеверия усвоив себе только то, что религии не должно быть, - не только живут, как животные, одной эгоистической, похотливой жизнью, но даже считают такую жизнь (борьба за существование, сверхчеловечество) последним словом человеческой мудрости.
Из этого-то подобия веры одной, большой части, и ни к чему не обязывающего, самодовольного, низменного мировоззрения или, скорее, отсутствия всякого мировоззрения малой части и из полной нравственной распущенности самой большой части слагается жизнь нашего мира. А так как ни в подобии веры, ни в отрицании ее и замене ее случайным собранием сведений о разных предметах, называемых наукой, ни в нравственной распущенности нет и не может быть ни движущей, ни сдерживающей силы, дающей направление деятельности людей нашего времени и общества, то и идет жизнь без какого бы то ни было руководящего начала, только по инерции прошедшего, все больше и больше расходясь с смутно сознаваемым, свойственным нашему времени, возрасту общества религиозным сознанием, и потому становится все более и более бессмысленной и мучительной.
VIII
Положение нашего христианского мира теперь таково: одна, малая часть людей, владеет большей частью земли и огромными богатствами, которые все больше и больше сосредоточиваются в одних руках и употребляются на устройство роскошной, изнеженной, неестественной жизни небольшого числа семей. Другая, большая часть людей, лишенная права и потому возможности свободно пользоваться землей, обремененная податями, наложенными на все необходимые предметы, задавленная вследствие этого неестественной, нездоровой работой на принадлежащих богачам фабриках, часто не имея ни удобных жилищ, ни одежд, ни здоровой пищи, ни необходимого для умственной, духовной жизни досуга, живет и умирает в зависимости и ненависти к тем, которые, пользуясь их трудом, принуждают их жить так.
И те и другие боятся друг друга и, когда могут, насилуют, обманывают, грабят и убивают друг друга. Главная доля деятельности и тех и других тратится не на производительный труд, а на борьбу. Борются капиталисты с капиталистами, рабочие с рабочими и капиталисты с рабочими. Так что, несмотря на доведенное до большого совершенства машинное производство, невознаградимо растрачиваются богатства земли и на поверхности и внутри ее; главное, непроизводительно, мучительно, бесполезно тратятся людские жизни. Самос мучительное в этом состоянии то, что как богатые, так и бедные, знают, что такая жизнь безумна, что гораздо выгоднее было бы и для богатых и для бедных, соединив свои силы, делить труд и произведение труда, но ни те, ни другие не видят никакой возможности изменить существующее положение и продолжают жить, ненавидя друг друга и вредя друг другу, сознавая при этом все большее и большее ухудшение своего положения.
Кроме всех этих бедствий, происходит еще напряженная, неперестающая борьба народов с народами, государств с государствами, выражающаяся тратами большей части трудов людских на приготовление к войнам, и почти не переставая происходят и самые войны, в которых погибают сотни тысяч людей в самую цветущую пору их жизни и развращаются миллионы людей. И точно так же, как во всех испытываемых бедствиях, люди знают, что всего этого не должно быть и что эти вооружения и войны бессмысленны, губительны, ничем иным не могут кончиться, как разорением и озверением всех, но, несмотря на это, все больше отдают свои труды и жизни на приготовление к войнам и на самые войны. Все знают, что всего этого не должно быть и может не быть, и все-таки делают все то, что поддерживает и усиливает бедственность такого положения. И это сознание жизни, ведомой против своей выгоды, разума, желания, до такой степени мучительно, что, не видя выхода из этого противоречия, самые чуткие и горячие из людей разрешают его самоубийством (и таких становится все больше и больше), другие, точно так же страдая от сознания противоречия своей разумной природы с жизнью, предаются неполному самоубийству - заглушению разума посредством одурения себя табаком, вином, водкой, опиумом, морфином. Третьи, кроме одурения себя разными наркотиками, стараются еще забыться, предаваясь всякого рода возбуждающим и отуманивающим забавам, зрелищам, чтениям, различного рода умствованиям о совершенно бесполезных предметах, которые они называют наукой и искусством. Огромное же большинство, задавленное работой, тоже, непереставая одуряя себя наркотиками, которые предлагают ему его эксплуататоры, не имея времени подумать о своем положении, хотя и чувствуя, что то, что совершается, не то, что должно быть, живет одними животными потребностями.
И как богатые, так и бедные, поколения за поколениями живут и умирают без мысли о том, зачем они жили эту бессмысленную, мучительную жизнь, или с смутным сознанием о том, что вся эта жизнь была какая-то ужасная и жестокая ошибка.
IX
Положение это ужасно особенно тем, что, живя такой мучительной жизнью, люди в глубине души сознают возможность совершенно другой жизни, жизни разумной, братской, без безумной роскоши одних и нищеты и невежества других, без казней, разврата, без насилия, без вооружений, без войн.
А между тем устройство жизни, основанное на насилии, до такой степени стало привычно людям, что люди не могут себе представить обшей жизни без правительственной власти и даже так привыкли к нему, что даже идеалы разумной, свободной, братской жизни стараются осуществить посредством правительственной власти, то есть насилия.
Заблуждение это стоит в основе всей неурядицы, как прошедшей, так и современной и даже будущей жизни христианских народов. Поразительный пример этого заблуждения представляет большая французская революция.
Деятели революции ясно выставили те идеалы равенства, свободы, братства, во имя которых они намеревались перестроить общество. Из принципов этих вытекали практические меры: уничтожение сословии, уравнение имуществ, упразднение чинов, титулов, уничтожение земельной собственности, распущение постоянной армии, подоходный налог, пенсии рабочим, отделение церкви от государства, даже установление общего всем разумного религиозного учения. Все это были разумные и благодетельные меры, вытекавшие из выставленных революцией несомненных, истинных принципов равенства, свободы, братства. Принципы эти, так же как и вытекавшие из них меры, как были, так и остались и останутся истинными и до тех пор будут стоять, как идеалы перед человечеством, пока не будут достигнуты. Но достигнуты эти идеалы никогда не могли быть насилием. А между тем люди того времени так привыкли к единственному средству воздействия на людей, принуждению, что не видели того противоречия, которое заключается в мысли осуществления равенства, свободы, братства посредством насилия; не видели того, что равенство по существу своему отрицает власть и подчинение, что свобода несовместима с принуждением, и что не может быть братства между повелевающими и подчиняющимися. От этого все ужасы террора.
В ужасах этих виноваты не принципы, как думают многие (принципы, как были, так и останутся истинными), а способ их осуществления. То противоречие, которое так ярко и грубо выразилось в большой французской революции и вместо блага привело к величайшему бедствию, таким же осталось и теперь. И теперь это противоречие проникает все современные попытки улучшения общественного строя. Все общественные улучшения предполагается осуществить посредством правительства, то есть насилия. Мало того, противоречие это проявляется не только в настоящем, оно проявляется даже в представлении самых передовых социалистов, революционеров, анархистов о будущем устройстве жизни.
Люди хотят осуществить идеал разумной, свободной и братской жизни на начале принудительной власти, тогда как принудительная власть, как ни переставляй и ни обновляй ее, есть всегда присвоенное одними людьми право распоряжения другими и, в случае неповиновения, - принуждения посредством крайнего средства - убийства.
Посредством убийства осуществлять идеалы человеческого блага!
Французская большая революция была тем enfant terrible * , который в своем охватившем весь народ восторге, при сознании великих истин, открытых им, и при инерции насилия, в самой наивной форме выказал всю нелепость того противоречия, в котором билось тогда, бьется и теперь человечество, liberte, egalite, fraternity, ou la mort ** .
* Бедовым ребенком.
** Свобода, равенство, братство или смерть.
X
Причина того странного противоречия, вследствие которого люди пытаются осуществить идеалы равенства, свободы, братства посредством деятельности прямо противоположной этим идеалам и исключающей возможность их осуществления, та (как и сказано выше), что людям смутно представляется уже свойственное возрасту человечества религиозное сознание, жизнь же продолжает идти в прежних формах, и люди так привыкли к ним, что не могут себе представить жизни вне форм, выросших из отжитого уже религиозного мировоззрения.
Ребенок стал взрослым, а все еще по старой привычке хочет, чтобы его кормили, одевали, учили.
Формы жизни уже не соответствуют возрасту, но не усвоено еще сознание, соответственное возрасту. От этого-то и все попытки улучшения своего положения люди нашего времени направляют на исправление, изменение, улучшение внешних правительственных форм - того, что по существу своему несовместимо с идеалом разумной, свободной и братской жизни и что не только для осуществления этой жизни, но для возможности приближения к ней, все должно быть уничтожено.
"Только бы правительство действовало правильно или установлено было вместо дурного хорошее, - думает большинство людей нашего времени, - и все исправится и будет хорошо, люди будут уравнены, будут свободны и будут жить согласно". Одни думают, что для этого нужно только не нарушать спокойное течение жизни существующих правительств, нужно поддерживать без изменений существующий, раз установленный порядок, и правительства сами все устроят, только бы не мешали им. Это те, которые называются консерваторами. Другие думают и говорят, что настоящее дурное положение вещей должно и может быть изменено и исправлено введением новых законов и учреждений, обеспечивающих равенство и свободу людей. Это те, которых называют либералами. Третьи полагают, что теперешнее устройство все не годится, должно быть все разрушено и заменено другим, более усовершенствованным, таким, которое устанавливало бы полное равенство, в особенности экономическое, обеспечивало бы свободу и утверждало бы братство всех людей без различия государств. Это те, которые называются революционерами различных оттенков.
Все эти люди, хотя и не согласны между собою, все согласны в одном главном, что только правительственной, т.е. принудительной властью можно улучшить положение людей.
Так думают и говорят люди достаточные, имеющие время обсуживать общие вопросы. (В последнее время таких людей развелось особенно много. Думаю, что не будет преувеличением сказать, что большая половина времени всех достаточных, досужих людей занята рассуждениями и поучениями друг друга и спорами о том, как наилучшим образом поступать правительству и как следует поступать правительству для большего или меньшего осуществления идеалов равенства, свободы, братства.)
Огромное же большинство бедных рабочих людей, не имеющих досуга для обсуждения общих вопросов и поучения друг друга, в сущности думают и говорят то же, а именно то, что улучшение общественного устройства может быть осуществлено только правительством, и не только не желают уничтожения правительства, но все свои надежды возлагают на улучшенную правительственную, настоящую или будущую власть. И не только думают так и богатые и бедные, но так и поступают.
В Китае, Турции, Абиссинии, России поддерживают старое устройство, не изменяя его, но все идет хуже и хуже; в Англии, Америке, Франции посредством конституций и парламентов стараются улучшить общественное устройство, но идеалы равенства, свободы, братства так же, как прежде, далеки от осуществления.
Во Франции, Испании, в южно-американских республиках, теперь в России устраивали и устраивают революции; но удаются или не удаются революции, после революций, как отогнанная волна, возвращается то же положение, иногда даже и хуже прежнего. Оставляют ли люди прежнюю правительственную власть или изменяют ее, стеснение свободы и вражда между людьми остаются те же. Те же казни, тюрьма, изгнания, та же несвобода покупать без податей то, что производится за известной чертой, или пользоваться орудиями труда; такое же как при Иосифе прекрасном, повсюду лишение права рабочих людей пользоваться землей, на которой они родились; такая же вражда народов с народами; такие же, как и при Чингис-Хане, набеги на беззащитные народы Африки, Азии и друг на друга; те же жестокости; такие же пытки одиночного заключения и дисциплинарных рот, как и при инквизиции; те же постоянные армии и военное рабство; то же неравенство, какое было между фараоном и его рабами и теперь между Рокфеллерами, Ротшильдами и их рабами.
Меняются формы, но сущность отношения людей не изменяется, и потому идеалы равенства, свободы, братства ни на шаг не приближаются к осуществлению. Приближение к осуществлению этих идеалов если и произошло, то не вследствие изменения правительственных форм, а скорее несмотря на задерживающее влияние правительств. Если не так смело теперь грабят в городах, на улицах, то произошло это не от каких-либо новых законов, а от хорошего освещения улиц. Если не так часто умирают люди от голода, то и это происходит не от законов и правительственного устройства, а от путей сообщения. Если перестали сжигать ведьм или употреблять пытку как средство открытия истины или резать носы, языки и уши для осуществления правосудия, то произошло это не от какого-либо нового устройства правительств, а от развития знания и добрых чувств, совершенно независимых от правительственного устройства.
Изменяются внешние формы согласно возрасту человечества, то есть развития умственных сил и власти над природой, но сущность остается та же, вроде как при падении тела оно может изменять свое положение, но линия, по которой двигаться центр его тяжести, будет всегда одна и та же.
Бросьте кошку с высоты: она может вертеться или лететь вверх или вниз головой, но центр ее тяжести не выйдет из линии падения. То же с изменениями внешних форм правительственного насилия.
Казалось, люди, сознавая себя разумными существами, жизнь которых должна быть руководима идеалами разума и добра, должны бы были сделать одно из двух: или отказаться от разумных идеалов, несовместимых с насилием, или отказаться от насилия, перестать учреждать и поддерживать его. Но люди не делают ни того ни другого, а только всячески видоизменяют насилие, как человек, несущий бесполезную тяжесть, то дает ей иную форму или перекладывает ее со спины на плечи, с плеч на бедра и опять на спину, не догадываясь сделать одного нужного - бросить ее.
И что при этом хуже всего, это то, что озабочиваясь изменением правительственных форм насилия, того, что как бы оно ни изменялось, не может улучшить положения, - люди все больше и больше отдаляются от той деятельности, которая одна может улучшить их положение.
XI
Человечество - христианское, может быть даже и все человечество, стоит теперь на пороге огромного преобразования (вроде того, которое совершается в отдельном человеке, когда он из ребенка переходит в мужа), переворота, совершающегося не веками, но, может быть, тысячелетиями. Переворот этот двоякий: внутренний и внешний. Внутренний состоит в том, что вера, религия, то есть объяснение смысла жизни, во все предшествующие времена (и чем дальше назад, тем больше) представлялась возможной только в форме таинственных, мистических, чудесных откровений и связанных с ними обрядов. Теперь же человечество в своих высших, в особенности христианских представителях, дожило до того, что ему стало не нужно мистическое объяснение смысла жизни посредством чудесных откровений и столь же излишним совершение предписываемых для угождения Богу обрядов, а стало достаточным и еще более убедительным, чем прежнее мистическое, простое разумное объяснение смысла жизни, из которого вместо прежнего исполнения обрядов с большей обязательностью, чем прежде, вытекает исполнение жизненных, нравственных требований.
Таков внутренний переворот, совершавшийся в продолжение тысячелетий, совершающийся и теперь, но дошедший до такой степени, при которой большинство людей уже способны усвоить себе это новое религиозное понимание. Взрослый человек начинает чувствовать, что он перестает быть ребенком.
Таков внутренний переворот. Внешний же переворот, связанный с внутренним и вытекающий из него, состоит в изменении форм общественной жизни, в изменении того начала, которое связывало прежде и теперь еще связывает людей в общественной жизни: в замене насилия разумным убеждением и согласием. Человечество перепробовало все возможные формы насильственного правления, и везде, от самой усовершенствованной республиканской до самой грубой деспотической, зло насилия остается то же самое и качественно и количественно. Нет произвола главы деспотического правительства, есть линчевание и самоуправство республиканской толпы; нет рабства личного, есть рабство денежное; нет прямых поборов и даней, есть косвенные налоги; нет самовластных падишахов, есть самовластные короли, императоры, миллиардеры, министры, партии. Несостоятельность насилия как средства общения людей, несоответствие его с требованиями современной совести слишком очевидно, чтобы существующий порядок мог продолжаться. Но внешние условия не могут измениться без изменения внутреннего, духовного состояния людей.
И потому все усилия людей должны быть направлены на совершение этого внутреннего изменения.
Что же нужно для этого? Одно и прежде всего: устранение тех препятствий, которые мешают людям понять свое положение и усвоить те религиозные начала, которые уже смутно живут в их сознании. Препятствия эти в наше время двоякие: обман церковный и обман научный.
Первый - в том, что людей уверяют те, которым это выгодно: что религия, для того чтобы служить ответом на главные жизненные вопросы людей и руководством жизни, для того чтобы быть религией, должна быть соединена с мистицизмом, с жречеством, чудесами, обрядами, богослужениями.
Второй, научный обман - в том, что тоже люди, которым это выгодно, внушают большинству, что религия вообще есть пережиток древнего периода жизни и что в наше время она может быть вполне заменена изучениями законов жизни и общими выведенными и из рассуждения и из опыта правилами поведения.
Обман церковных людей тот, что вместо объяснения смысла жизни они выставляют учение откровения, несогласное с современными знаниями, и вместо руководства поведения дают ряд правил и обрядов, независимых от жизни. Обман людей науки состоит в том, что они считают совершенно излишним метафизику религии, то есть объяснение смысла жизни, воображая, что возможно руководство поведения без религиозной метафизической основы.
Церковные люди думают и утверждают, что религия, в которую они уже сами не могут верить, может быть полезна для народа. Люди же науки думают и утверждают, что религия, то, чем жило, живет и может двигаться вперед человечество, - есть остаток суеверия, которое должно быть оставлено, и что люди могут быть руководимы мнимыми законами, выводимыми из мнимой науки социологии.
Вот эти-то, особенно последние люди, называющие себя людьми науки, и составляют в наше переходное время главное препятствие к вступлению человечества на ту степень и внутреннего сознания и внешнего устройства, которая свойственна его возрасту.
Особенно вредны так называемые люди науки, потому что обман церковных жрецов успел уже так ярко и безобразно проявиться, что большинство людей не верит в него и если держится церковного учения, то только как предания, обычая, приличия, и все больше и больше освобождается от него.
Суеверие же научное находится теперь в самой силе, и люди, освободившиеся от лжи церкви и считающие себя свободными, сами того не замечая, находятся в полной власти этой новой, научной церкви. Проповедники этого учения усиленно стараются, с одной стороны, отвлекать людей от самых существенных, религиозных вопросов, направляя их внимание на разные пустяки, как происхождение видов, исследование состава звезд, свойств радия, теории чисел, допотопных животных и тому подобных ненужных глупостей, приписывая им такую же важность, какую прежние жрецы приписывали бессеменному зачатию, двум естествам и т.п. С другой стороны, стараются внушить людям, что религия, то есть установление отношения человека к миру и началу его, - совсем не нужна, что напыщенный набор слов о праве, нравственности, выдуманной, не могущей существовать науке социологии может вполне заменить религию. Люди эти, так же как церковники, уверяют себя и других, что они спасают человечество, и так же верят в свою непогрешимость, так же никогда не согласны между собою и распадаются на бесчисленные толки, и, так же как церкви в свое время, составляют в наше время главную причину невежества, грубости, развращения человечества и потому замедления освобождения человечества оттого зла, от которого оно страдает, и того заколдованного круга, в котором вертится. Люди эти сделали то, что сделали строители, о которых говорится в писании: "они отвергли тот камень, который всегда был и будет главою угла, замком свода"; они отвергли то, что одно соединяло и может соединить воедино человечество: его религиозное сознание.
И от этого-то и происходит тот заколдованный круг - замена одного зла другим, в котором бесцельно кружится христианское человечество нашего времени. Люди, лишенные высшего человеческого свойства, религиозного сознания, признают ли они состоящее из суеверий церковное учение или неясные, многосложные и ненужные научные рассуждения, дающие еще менее, чем церковные суеверия, силой, независимой от людских велений деятельности, - не могут не только разрушить существующий строй, но не могут, как бы они ни хотели этого, хоть на сколько-нибудь улучшить положение людей, приблизиться к идеалам равенства, свободы, братства, которые они желали бы осуществить.
У них нет сил для этого.
Осуществить идеалы вечные могут только люди, живущие не одной этой, а вечной жизнью. Только для таких людей возможно то, что для людей, живущих одной этой жизнью, представляется жертвой. Только жертвой благами этой жизни движется вперед человечество.
Жертва же возможна только для человека религиозного, то есть для такого, который считает свою жизнь в мире только частью, проявлением в общей жизни мира, и потому долженствующей подчиняться требованиям, законам этой всеобщей жизни. Для человека же, считающего эту жизнь всей его жизнью, такая жертва не имеет смысла, а не будучи в силах жертвовать, он не может уничтожить, уменьшить зло жизни. Он вечно будет передвигать зло с одного места на другое, но никогда не будет в силах уничтожить его.
И потому избавление людей от того зла, которое они терпят, есть только одно: распространение среди народов того одного истинного, высшего для нашего времени религиозного учения, смутное сознание которого уже живет в людях.
XII
До тех пор, пока не будет усвоено человечеством (как всегда усваиваются людьми религиозные учения, одними - меньшинством - сознательно, свободно, другими же - большинством - верою, доверием, внушением) общего всем, разумного, соответствующего возрасту человечества вероучения, до тех пор будут изменяться формы жизни, зло же жизни будет не только оставаться то же, но будет все увеличиваться и увеличиваться.
И такое вероучение давно существует и уже смутно сознается большинством людей нашего общества. Учение это-то есть всем известное, всеми признаваемое христианское учение в его истинном, освобожденном от извращений и лжетолкований значении. Учение это в своих главных, как метафизических, так и этических основах, признается всеми, не только христианами, но и людьми других вер, так как вполне совпадает со всеми великими религиозными учениями мира в их неизвращенном состоянии, - с браминизмом, конфуцианством, таосизмом, еврейством, магометанством, сведенборгианизмом, спиритуализмом, теософией, даже позитивизмом Конта.
Сущность этого учения в том, что человек есть духовное существо, подобное своему началу - Богу; что назначение человека - исполнение воли этого начала - Бога; что воля Бога в благе людей; что благо людей достигается любовью; любовь же проявляется в делании другим того, что хочешь чтобы тебе делали. В этом все учение.
Учение это не есть мистическое откровение о сверхъестественных проявлениях божества и его догматах и постановлениях, как утверждают христианские церкви, и не есть также только нравственное учение о согласной, выгодной для всех и разумной общественной жизни, как понимают христианство нерелигиозные люди науки. Учение это есть разумное объяснение смысла человеческой жизни, такое, при котором руководство поведения не предписывается извне, как правило, а само собою вытекает из того смысла, который человек приписывает своей жизни. Учение это, хотя и не признает ничего сверхъестественного, как его перетолковывают в церкви, не есть однако и рассудочное руководство в общественной жизни, как думают нерелигиозные люди науки.
Учение это есть религия , т.е. установление отношения человека к миру и началу его. Учение это дает ответы на вопросы: что такое человек по отношению к бесконечности в пространстве и времени, среди которых он появляется, и в чем назначение его жизни, и потому дает людям, признающим это учение, не ряд правил и заповедей, подтверждаемый сверхъестественными чудесами, как это делает церковь, и не сомнительные и желательные, условные и выгодные в данную минуту для общественной жизни правила поведения, выводимые из опыта и рассуждения, как это делает наука, а дает разумное объяснение смысла жизни каждого человека, из которого сами собою вытекают вечные и во всех условиях одни и те же правила поведения.
Этим отличается истинное христианское учение от церковного христианства с его мистицизмом, чудесами и от того утилитарного, ни на чем не основанного нравственного учения нерелигиозных людей, сами того не замечая берущих из христианского учения, которого они не признают, одни выводы, а не самую сущность.
До тех пор, пока это учение не в извращенном (церковном) виде и не лишенное главной его основы - метафизического начала: отношение человека к Богу, - пока это учение не будет признано в его истинном значении людьми христианского мира и не будет распространено между всеми так же, как теперь распространена церковная вера, до тех пор не изменятся и те формы всякого рода, в особенности правительственного насилия, от которого теперь больше всего страдают люди.
Какие же для этого должны быть приняты меры?
Мы так привыкли к ложной мысли, что улучшение в жизни людей может быть произведено внешними (и большей частью насильственными) средствами, что и изменение внутреннего состояния людей нам кажется, что может быть достигнуто только внешними мерами, воздействующими на других. Но это не так.
И в том великое счастье людей, что это не так. Если бы это было так, и люди могли бы внешними средствами изменять друг друга, то, во-первых, неразумные, легкомысленные люди могли бы, ошибаясь, изменить людей, портя их и лишая их их блага, а, во-вторых, такая деятельность людей для достижения блага жизни внешними средствами могла бы встретить непреодолимые препятствия.
Но это не так: изменение внутреннего, духовного состояния людей всегда находится во власти каждого отдельного человека, и человек, не ошибаясь, всегда знает, в чем истинное благо его самого и всех людей, и ничто не может остановить или задержать его деятельности для достижения этой цели. Достигает же человек этой цели - блага своего и других людей - только внутренним изменением самого себя, уяснением и утверждением в себе разумного, религиозного сознания и своей соответственной этому сознанию жизнью. Как только горящее вещество зажигает другие, так только истинная вера и жизнь одного человека, сообщаясь другим людям, распространяет и утверждает религиозную истину. А только распространение и утверждение религиозной истины улучшает положение людей.
Ваш брат-человек Марсель из Казани,
мыслитель,
искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок, или Истина Освободит Вас»
marsexxх
narod.ru
|
Добрые, интересные и полезные
рассылки на Subscribe.ru Подписывайтесь - и к вам будут приходить добрые мысли! |
|
о реализме поэтических будней Олега Охапкина
Рукописи Олега Охапкина имеют одну удивительную особенность – в них нет черновиков. Меняется почерк: то стремительный с большим наклоном, то прямостоящий и убористый, то почти иероглифный, как в последние годы жизни. Но во все периоды он сплошным текстом покрывает страницу – набело. Отчасти это результат привычки переписывать свежее стихотворение, уничтожая черновик. Но, как очевидец, могу свидетельствовать, что и писалось без помарок. Создается полное ощущение письма под диктовку, без малейших намеков на позднейшую работу. У каждого стихотворения обязательно есть дата. По ним видно, с какой интенсивностью проходила внутренняя душевная работа. Принятые выражения: "поэтическое состояние", "поэтическая восхищенность души", к Олегу Охапкину отнести нельзя. Он никогда не выходил из поэтического состояния, менялся лишь градус напряжения, хотя в его жизни были не только дни без строчки, но и месяцы, а может быть и годы. В личном архиве не сохранилось стихов за периоды с 1984 по 1986 и с 1998 по 2000.
Поэзия как образ жизни! Не много подобных примеров можно вспомнить в мировой литературе. Поэзия как поток жизни! Лавина поэтической речи, которая особо мощным потоком изливалась в семидесятые годы, тому свидетельствует. В её огненной магме переплавлялось великое разнообразие сюжетов и впечатлений. Сто стихотворений (отобранных для этой книги из нескольких тысяч) и пять поэм оказались способными вместить весь Божий вертоград.
Говоря о поэтическом состоянии, я имею ввиду не вдохновение. Последнее не зависит от человека, оно есть крылья души, которые даёт Бог творцам в особенные мгновения для того, чтобы передать людям нечто важное. Поэтическое же состояние можно точнее описать, подобрав к нему антиномию, например – "плотское" состояние. В этой антиномии явно проявляется свободный выбор человека. Выбор поэзии как духовного пути в жизни, как пути служения, отсекает всякую возможность жизни по законам "мира сего". Этот выбор понятен и реалистичен. За ним не стоит ничего таинственного и сверхъестественного, если не считать, конечно, сверхъестественным само наличие души у человека. Олег Охапкин сделал свой выбор в шестнадцать лет, предпочтя поэзию всем остальным занятиям, чем обрёк себя на трудный путь преодоления земного тяготения.
С советских времён духовный путь трактуется у нас как путь культуры. Только в таком понимании духовности разрешено было остаться в системе культурных координат. И эта система породила уникальное явление "шестидесятников". Вспоминается строчка Вознесенского: "интеллигенция – не масса индеферентная, а совесть страны и честь". Они несли в своем творчестве идеалы свободы, справедливости, моральных ценностей, но без Бога! И в этом не было лукавого исполнения воли партии ради материальных благ (блага пришли сами, много позже), но был свободный выбор творческих личностей. Эти личности сегодня стоят у рычагов управления культурными процессами в стране, являются законодателями литературного и художественного вкуса.
Однако всего десятилетие спустя в активную культурную жизни включилось совершенно новое поколение. Можно назвать их для удобства "семидесятниками". Они в лице своих самых ярких представителей, к которым, несомненно, принадлежит и Олег Охапкин, заявили, что такое понимание духовного в культуре уничтожает его онтологическую суть. Противостояние началось с того, что культурные редакторы, к примеру "Молодого Ленинграда" вымарывали из их стихов слово душа, молитва, а слово "Бог" требовали писать с маленькой буквы. Это было условием публикации. По первости терпели, а потом ушли в подполье и создали "вторую культурную реальность", "литературный и художественный андеграунд", ушли в самиздат, где только и мог прозвучать голос автора и слова употреблялись в авторской орфографии. Очень важно сегодня отметить, что политических мотивов (за что все были преследуемы) там было меньше всего! Образно говоря, все противостояние состояло в том, чтобы слово "Бог" писалось с большой буквы. Поэтому к обвинениям в антисоветской пропаганде относились с пониманием (раз Советская власть против Бога, то я невольно против Советской власти). И вся эта битва шла именно на поле культуры.
Несмотря на то, что по нормам современной грамматики слово "Бог" пишется с большой буквы внутренний контекст остаётся неизменным. Происходит это, на мой взгляд, по той причине, что как современная Церковь (где процент образованного духовенства крайне мал), так и государство мало интересуются вопросами культуры. Она продолжает оставаться сферой третьеразрядной важности и поэтому в ней господствуют те, кто когда-то отвоевал себе место. Раньше в издательской иерархии существовало объединение "культура и спорт", сегодня – "культура и шоубизнес". В духе гуманизма шестидесятников вершится сегодня культурная политика. Более того, современные гуманисты жестче, чем их предшественники атеисты ведут борьбу с духовным, ибо не отличают в этой сфере подлинных явлений от симулякров.
Именно поэтому поэзия Олега Охапкина не вписывается и в новый канон. В его поэзии нет дешевой мистики (столь востребованной сегодня, особенно в киноиндустрии), допустимой с точки зрения интеллектуалов для низкого жанра. Если стихи конца 60-х и 70-х еще хвалят, так как они несут на себе отпечаток поиска общего для его поколения, то всё, что написано в 80-е выглядит тяжёлым и непонятным, ну а простота стиха, сформировавшаяся в 90-е годы, и вовсе воспринимается как деградация. В этой книге понемногу представлены стихи всех периодов, чтобы дать возможность читателю самому разобраться в этом явлении. Стихи раннего периода взяты из опубликованного. Большинство текстов, начиная с 80-х годов, публикуются впервые. В последние десять лет жизни (до 2008 года) две трети текстов в рукописях Олега Охапкина представляют собой яркий пример русского покаянного стиха. Традиция покаянного стиха продолжена им спонтанно. Она достаточно изучена специалистами по русскому фольклору, и практически не изучена в области профессиональной поэзии двадцатого века. В данном сборнике приведено всего несколько текстов из более чем сотни, и это тема отдельной книги.
Не расшифрованной оказалась не только поэтика Олега Охапкина, но и жизнь. Один из самых близких его друзей поэт Виктор Кривулин создал и самый устойчивый миф о нём, назвав его "поэтом между Афинами и Иерусалимом". Так называется вступительная статья, во многом очень точная, ко второму сборнику стихов, изданному Татьяной Горичевой в Париже в 1989 году. Эта эффектная метафора Виктора Кривулина, к сожалению, по сути, не верна. В противном случае под "Афинами" надо понимать не натуральное состояние "плотского человека" со всеми его противоречивыми желаниями, а положение вероотступника благочестивого гордеца Иуды-предателя. Думаю, что по свойственной Виктору Борисовичу игривой весёлости (что не исключает глубину и серьёзность в иных случаях), он не додумал эту мысль до конца. Поэтические тексты этого сборника очень жизненно, точно психологически отражают естественные сомнения христианина – такого человека, который тратит свою жизнь на преображения себя из существа "плотского" в существо "духовное" ("Большое дыхание", "В лабиринте", "Кто знал тебя предельное сомнение..." и многие другие). Если иметь веру в жизнь после жизни, то это деланье приобретает характер тяжёлой работы, которая роднит её с работой шахтёра, военного врача или священника. "Обязан быть мужчиной лирический поэт", писала Ахматова. Реализм духовно-поэтических будней поражает своей суровостью. Щемяще звучит строчка в одном из ранних стихотворений, обращённом к музе, проникнутая горькой иронией: "к другому разу я серьёзней буду, когда рецепт веселья раздобуду". Горькая ирония – едва ли не единственное средство, которым пользуется Олег Охапкин для разрядки напряжения силового поля своей поэзии. Таким образом, если и можно говорить о дуализме, то не сознания, а пребывания в дольнем и горнем мире одновременно. И он был там. В этом и заключается трагизм христианского пути в мире, а трагизм судьбы самого Олега Охапкина в том, что он шёл по этому пути всерьёз. Те же, кто пытаются трактовать иначе, неизбежно впадают в морализм, который всегда лицемерен.
Не без участия самого поэта сложилась и ещё одна мифологема его жизни. Он сам рассказал друзьям историю своего рождения, усвоенную им из семейного предания. Речь шла о предсказании отца Иоанна Кронштадского о том, что в годы лихолетья родится младенец ангельской красоты, который возвестит слово Божие впавшему в грех русскому народу. Его воспитательница (из-за болезни матери помогала бабушке растить двоих детей) Евдокия Ивановна Горшкова, была в кругу почитателей отца Иоанна, которых называли иоаннитами, но не радикального его крыла (радикалы "дорогого батюшку" поставили в центр своей духовной системы, отодвинув Христа). Она была человеком, который мог ориентироваться в реальности Церкви, находящейся в несвободном положении, разбиралась в старчестве. С нею Олег в детстве и отрочестве посещал разные монастыри, где еще оставались старцы. Таким образом, это была реалистично мыслящая христианка и о предназначении своего ангельски прекрасного воспитанника из бедной семьи высказывалась предположительно и благоговейно. Вот эта-та благоговейная интонация, которая так чужда людям вне Церкви, при сюжетном пересказе этой истории и была утрачена. Впервые в письменном виде она была изложена Д.Даром в статье 1978 года "Ленинград. Судьба. Поэт", как раз без этой интонации. В последствии пересказанная на разный лад она приобрела сказочный, мифологический характер.
Дальше пошла цепная реакция. В таком виде она уже годилась в качестве главного аргумента, объясняющего побег гениального мальчика из Церкви, которая подавляет личную свободу человека – "из Иерусалима в Афины", или от своего призвания (по мысли С.Стратановского). Охапкин в 70-е годы в период наибольшей своей социальной активности выглядел плейбоем (по свидетельству Ю.Кублановского), франтом, и это говорит о том, что он, конечно, включился в игру. Тому подтверждение и ряд фривольных текстов-обращений к друзьям охотно цитируемых в антологии Константина Кузьминского "У голубой лагуны". В данном сборнике их нет. Не из желания умолчать о разных сторонах личности, но из соображений эстетических. Олег Охапкин был красивым человеком не только внешне, но и внутренне. И, стремясь сказать правду о нём, мы оставили лучшее. На наш взгляд приведённые тексты разнообразны по интонации и сюжету и не нуждаются в "оживлении" впечатления за счёт трансгрессивных свойств текстов иного рода.
Сто приведённых стихотворений можно назвать программными. Они вполне обнаруживают основы его мировоззрения, демонстрируют суть его поэтики. В ней ключевыми понятиями являются "необратимость" и "непоправимость". Этому есть концептуальное объяснение самого автора, и сводится к неповторимости всякого мгновения жизни. Вот комментарий автора ко второй книге стихов "Возвращение мест" 1972 года (она не увидела свет отдельным изданием). Приводится здесь впервые:
"В основу композиции книги легла хронологическая последовательность. Таким же образом была составлена и первая моя книга "Ночное дыхание". Нумерация разделов обеих книг соответствует моему замыслу. В такой последовательности я нахожу особый смысл. Дискретная композиция позволяет группировать стихотворения не только по времени их написания, но и по внутренним между ними связям и не мешает сквозному развитию всей книги в целом. Нарушение данной мною последовательности привело бы к искажению идеи, положенной в основании моих книг. Эта идея сводится к необратимости наших переживаний, и поэтому каждое стихотворение должно помнить то мгновение, из которого оно вышло, ибо не возможно ему отыскать своего места вне времени, которому оно принадлежало. Иначе при возвращении на место нашей жизни мы не найдем ничего, что говорило бы о ней в той отдаленности, где все уже непоправимо".
В тот период он дружил и имел тесное общение с выдающимся учёным, астрофизиком Николаем Александровичем Козыревым, который был старше его на тридцать лет. В общении они со всей очевидностью обнаружили, что природа научного и художественного творчества одна и та же. Это означает, что научная идея может быть отражена не только в виде формул, но и в виде художественных образов. Одна из главных оригинальных идей Козырева сводилась к доказательству того, что время есть энергия. Эта мысль поразила молодого поэта и в течение почти двадцати лет глубоко переживалась. В размышлении на эту тему написан не один десяток стихотворений. В данном сборнике на эту идею точно откликаются два стихотворения: "Возврат к деревьям" и "Сон в лесу", хотя косвенно она развивается и в других стихах.
Размышление об устроении мироздания роднит его с Гёте, который тем же путём от постижения устройства мира видимого пришёл к вопросу об устроении мира невидимого. Какова цена за знание, в чём состоит ответственность исследователя – поэта или учёного? Насколько всё бывает необратимо в мире духовном? Это вторая ключевая тема его философско-поэтического творчества. Казалось бы Гёте, но более пришедшие за ним немецкие поэты романтики дали исчерпывающие ответы на эти вопросы. Но оказалось, что именно опыт православия позволяет определить точную взаимосвязь, между чувственным познанием непоправимости мгновения, поступка и его духовной необратимостью (конечно в смысле неизбежного поворота судьбы, но ни Божьего милосердия). "Грех есть смерть, а сила греха – закон", говорит апостол Павел.
По накалу покаянного чувства мы можем пространственно ощутить величину разрыва. Это пространство различно в стихах Олега Охапкина. То оно обозначено глухой заброшенностью, как в стихотворении "Тяжёлые крылья", то простирается до "Необъятной тьмы и печали..", а то сужается до чёрного проёма окна ("Сошествие во ад"). Лишь одно остаётся неизменным время, которое способно сжать годы до ключевого мгновенья, в котором человек совершает свой выбор. Этот выбор необратим. Именно эта необратимость обнаружена поэтом в реалиях жизни. Она есть альфа и омега начало познания Бога и конец воли человека. За этой чертой душа беззащитна перед силой Творца. Эти состояния не раз переживались Олегом Охапкиным, и он скрупулёзно описал их в приводимых здесь текстах. Для него необыкновенно важно было, что в момент переживания за окном была именно рябина, а не берёза – как важно свидетелю припомнить все детали происходящего. Он был горячим и восторженным свидетелем своих встреч с Богом, о которых не смел молчать.
Сложны ли тексты Олега Охапкина или просты? По форме в большинстве своём просты, по содержанию в той же степени – сложны. И в этом заключается мастерство: о сложном говорить просто, притчево, полупрозрачно; о простом ассоциативно-широко и ярко. Этот проверенный драматургический ход восходит к канонам классицизма. В этом смысле стихи Охапкина совершенно классичны. Однако язык его поэзии не ограничивается литературными нормами. Он вибрирует в большом диапазоне от нормативов церковно-славянского языка (которым он свободно владел с юности), до просторечных выражений. Не надо объяснять, что всякий живой поэт делает это не ради оригинальности, но лишь в соответствии со своим ощущением языка, на котором должно передать новые смыслы. Творчество Олега Охапкина, в этом отношении, бесценный материал для лингвистических исследований.
В российском культурном пространстве сегодня востребованной является так называемая филологическая поэзия, вставшая под новые знамена структурализма. И в связи с этим не востребованным и не осмысленным остается экзистенциальный опыт целого поколения, к которому принадлежал Олег Охапкин. Данная книга – живой свидетель этого опыта, благодаря которому, ценой невероятных творческих и духовных усилий была восстановлена генетическая связь в русской культуре. Это особенно важно в связи с тем, что русская эмиграция сохраняла традицию, но не имела возможность ее развивать, а те, кто остался – встроились в новый ритм и почти всё потеряли. Поколение "семидесятников" сформировало параллельную культурную действительность, в которой, по нашему глубокому убеждению была восстановлена преемственность, а значит и заложено основание для нового художественного опыта.
Послание Его Преосвященству еп. Шабачско-Валевскому г-ну Иоанну
Предлагаемое вниманию читателя письмо великого сербского богослова XX века преп. Иустина (Поповича) было написано им в 1971 году и ранее не публиковалось. В то время, когда ересь экуменизма начала поражать Православную Церковь, вопросы, рассматриваемые Преподобным, уже составляли «единое на потребу».
А сегодня, в связи с небывалым масштабным отступлением высшего епископата от Божией Истины и теплохладностью большинства простых священников и мирян, этот труд приобретает сугубую актуальность.
Пробудив очи своей совести и проверив святым апостольско-святоотеческим Преданием всю свою православную совесть во всех ее боголиких безкрайностях, решил ответить на вышеупомянутый вопрос. Но, понуждаемый нынешними смутными и тревожными обстоятельствами, вынужден в своем ответе высказать то, что в нашей Православной Сербской Церкви едино на потребу (Лк. 10, 2) и важнее всего.
Остановлюсь на самых необходимых объяснениях по вопросу моего нынешнего положения и статуса. Сегодня, когда на Святую Православную Церковь Христову со всех сторон обрушаются ужасные апокалиптические удары и когда православные сердца и совесть по-иеремийски тоскуют и мучаются, спасение каждого православного христианина, каждого из нас и всех нас вместе - под угрозой.
Вопрос стоит о ценностях и всеценностях земли и Неба: чудесный Богочеловек Господь Иисус Христос и Его Богочеловеческое Тело - Святая Православная Церковь. Разве здесь можно молчать? И для самого новоначального православного сознания, и для охристосовленного чувства очевидна истина: акт Преосвященных епископов, членов Святого Архиерейского Синода Сербской Православной Церкви во главе с Его Святейшеством Патриархом Германом охвачен апокалиптикой наших дней. И это мне дает повод по-евангельски, с истинной любовью ответить по всей православной совести перед Богом и Божией Церковью и осветить главные проблемы наших дней.
Преосвященные отцы, епископы, члены святого Архиерейского Синода Сербской Православной Церкви во главе с Его Святейшеством Патриархом Германом!
Сегодня на всех сынах Православной Церкви Христовой, этого небоземного Дома Бога Живаго (см.: 1 Тим. 3, 15), лежит евангельская ответственность, и на нас, сынах этой Церкви Православной на земле, и на народе святого Саввы. Поэтому совесть моя, мучимая этой евангельской ответственностью, словно горящими углями, полагает перед живым Богом всеправедным, что всякая личная проблема должна ныне быть отброшена как несущественная и следует по-евангельски мужественно рассмотреть ужас всех проблем, разгоревшихся вокруг нас.
Догматически, канонически и евангельски эта святая ответственность и решение всех этих серьезных проблем лежат на главной инстанции - на священной иерархии. Так и у нас - это первенство лежит на Патриархах и епископах Церкви. Поэтому позвольте мне, трегубо благодатные святые отцы, смиренно, но со дерзновением, свойственным Православию, спросить во имя неизменного Святого Предания Православной Церкви, ее Апостолов, Отцов, Мучеников, Новомучеников, Исповедников: куда идем и где окончим свой путь, если так же будем продолжать идти?
Исходя из событий действительности, хочу обозначить только некоторые из проблем, перед которыми всякая православная, особенно сербская святосаввская совесть, стоит и с ужасом взирает на великую ответственность нашей церковной иерархии и на ее нынешнюю позицию по отношению к нашим церковным проблемам.
Одна и Единая Святая Вселенская (Соборная) и Апостольская Церковь Христова на Небе и на земле, единственное небоземное Богочеловеческое Тело есть Православная Церковь Христова. Так нас непогрешимо научили и так нам неизменно передали все святые Апостолы, святые Отцы, святые Мученики, святые Исповедники, святые Новомученики и все святые Вселенские и Поместные Соборы, и так верует весь православный народ во Вселенной.
Так веровал и так нам передал святой Савва Сербский, равноапостольный Отец и безсмертный Патриарх Церкви нашей. Напомню только о его святоотеческой проповеди на Соборе в Жиче, когда своим наследникам - епископам - он изложил и передал Православную веру, Православную Церковь, ее Святое Предание, ее Соборы, ее Догматы, ее Каноны, весь ее Богочеловеческий Домострой такими словами:
«Принимаем все Святые Соборы по Божией благодати, которые собирались во всякое время и место ради объявления благочестия и евангельской жизни, которую принимает Вселенская Православная Церковь. Того, чего отреклись святые Отцы, отрекаемся и мы; то, что прокляли, анафематствовали они, анафематствуем и мы.
Ведь многие ереси в разные времена и годы измыслил диавол с целью разорения и смущения правой веры и посеял по вселенной многие плевелы зловерия через беззаконных начальников ересей, которые служат диаволу. И мы их проклинаем и с ними те заповеди, которые они измыслили, гнушаемся всякой нечестивой ересью и стремимся ко всякому благочестию, которому нас учат благословенные слуги Божии: Пророки, Апостолы и святые Отцы, как и Сам Господь наш Иисус Христос, Сын Божий, сказал».
Это «духовное учение», то есть вера Православная, - продолжает святой Савва, - «не игра и не безумие мысли человеческой, но святая вера проповеданная, на которой основаны все святые истины о Христе Иисусе, Господе нашем, о Котором Пророки Святым Духом Божиим прорекли, Апостолы научили, Мученики исповедали и все Святые сохранили, а преподобные Отцы неуклонно сберегли, как на неделимом краеугольном Камне Церкви - Христе основанную» (Житие св. Саввы от Дометиана).
Вот эту святую веру Православную, эту святую Церковь Православную, о которой так апостольски решительно и святоотечески богомудро говорит святой Савва, начали сегодня предавать многие православные Патриархи и епископы, и пастыри, и наследники святого Саввы, не только не предпринимая ничего в защиту, но помогая и способствуя - горе нам! - тяжело говорить: разрушению Церкви Божией, Столпа и Утверждения Истины (см.: Там же).
Это единственная всеценность рода человеческого во всех мирах. Из-за этого возмущенная православная совесть обращается к святым Отцам и святому Савве с вопросом, вопиющим из раскаленной вавилонской печи и ждущим нашего ответа на деле.
Прежде всего, неизбежен вопрос, который мучает каждого совестливого православного христианина: зачем Белградская Патриархия (никогда не скажу: Сербская Православная Церковь!) во главе с Патриархом Германом вступила в еретическое содружество, называемое «Экуменический совет церквей», которое соединяет 233 ереси? И еще: зачем Патриарх Православной Сербской Церкви принял председательство над этими 233-мя ересями?
Оскорбленная, раненая, принявшая удар в самое сердце православная совесть вопиет к небесам: о, ужас над всяким ужасом! О, стыд над всяким стыдом! Наследник святых Апостолов и святых Отцов, и святого Саввы - председатель сборища, на котором безчисленными способами отрекаются от догматов о Святой Троице, Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, о Богочеловеке Господе Иисусе, о Его Воскресении, о Его Пресвятой Богоматери, о святой Евхаристии, о святых Иконах, об иерархии и т.д.!
Вот и другие вопросы из современной огнедышащей вавилонской печи: что сделали Богом поставленные устроители Церкви Христовой для защиты Святого Православия от самоубийственной легкомысленности и предательской ветрености Константинопольского Патриарха Афинагора? Своим неописуемым отношением в словах и делах он уже давно соблазняет православную совесть, отрекается от единственной и всеспасительной Истины Православной Церкви и веры, признает римскую и другие ереси за равноправные с Истиной, признает римского понтифика - Максимуса со всей его демонской противоцерковной гордостью, вероломно и поспешно готовит, по примеру Ватикана, некий свой так называемый «великий всеправославный собор», не с главной евангельской задачей в соответствии со Святым Преданием - задачей спасения человека в мире, но без участия носителей Православной веры, теологии, предания и церковности. И еще многие другие безумные вещи, папистски начиненные, «во имя Вселенского Православия», которое сегодня не может даже свободно принять правильную позицию.
А наши самые ответственные церковные деятели, святосаввские сторожевые Православия, осознали и прислушались ли к тому, какое отношение и какая реакция на все эти душепагубные игры с верой и Церковью бывают со стороны православных по всему свету: реакция епископов, правых православных богословов, монахов, всего народа православного, и особенно святогорских подвижников?
Но и это еще не все. Равнодушие нашей святосаввской иерархии идет еще дальше, когда апокалиптическая немота и с другой стороны наносит удар на святую веру Православную. Что наши иерархи сделали после иудиного решения Московской Патриархии об интеркоммунионе с римо-католиками, принятого 16 / 29 декабря 1969 года наперекор всем святым догматам и канонам Православной Церкви? (Решение о возможности совместного причащения православных с католиками было принято Священным Синодом Русской Православной Церкви по инициативе и под давлением митрополита-экумениста Никодима (Ротова), скончавшегося от сердечного приступа на приеме у папы римского в Ватикане. В 1986 году Синод РПЦ отменил это скандальное постановление. - Примеч. ред
.)
Этим неслыханным в истории Православной Церкви и ее догматического Предания решением о единстве в Святых Тайнах с явными еретиками глубоко ранено все Богочеловеческое Тело Православия, все Отцы и Соборы поруганы, догматы и каноны Церкви попраны, Предание отброшено, Истина презрена, Церковь Христова - Невеста Чистая - замотана в ядовитую власяницу еретиков! А мы, что мы как Церковь сделали, чтобы этого не допустить? - Ничего! Не относятся ли теперь к нам святые слова св. Григория Богослова: «Молчанием предается Бог» и Церковь Божия?!
Духовные дарования маленькой Анны заметил Воронежский архиепископ Антоний (Смирницкий), который почитался многими за его добрую жизнь и прозорливость. Анне не было трёх лет, когда родители вместе с ней навестили в Воронеже давно знакомого им архиепископа Антония. Как только девочка увидела старца, то вырвалась из рук няни, подбежала к нему и поклонилась. Он благословил её и сказал удивлённым родителям: «Это будет великая жена».
Слова стали пророческими: игумения Арсения действительно была велика своей духовной жизнью.
Когда Анне было шесть лет, умерла её мать. Отец Анны Михаил Васильевич после смерти любимой жены отказался от светских удовольствий и жил безвыездно в своем имении Себрово. Он был очень умён, весьма образован, а главное - был глубоко верующим христианином. Много общаясь с детьми, Михаил Васильевич передал им свои лучшие качества. Он часто читал детям Евангелие и жития святых, а потом доступно объяснял прочитанное. Эти чтения и беседы глубоко запали в душу маленькой Анны. «Меня так поражало в детстве, - рассказывала она потом, - дивное, высокое учение Спасителя, а мысль, что мы не исполняем Его святые заповеди, глубоко возмущала мою душу».
«Отчего же мы не делаем того, что велит Господь? - спрашивала она у сестёр. - Отчего мы не раздаём всего и не идём за Ним»? Для неё эти вопросы были важнее всего, но даже родные сёстры не могли понять её. Однако Анна не замыкалась в себе, оставаясь приветливой, участливой и очень открытой. Она чутко отзывалась на всё доброе в окружающих её людях, умела поддержать, приободрить и вывести из уныния, невольно прививала близким радостное восприятие жизни, которое было свойственно ей самой с раннего детства.
Вместе с тем, поняв, что даже близкие и любимые люди не могут дать ответа на её самые важные вопросы, Анна усилила свои молитву Богу, прося Его указать ей смысл и цель всей её жизни. И ответом стали давно знакомые ей слова Господа Иисуса Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь»(Ин. 14:6), которые однажды открылись по-новому, прозвучав как откровение: смысл жизни, и покой, и счастье человека - в Боге, в следовании за Ним, в приобретении тех качеств души, которые соединяют с Ним.
Когда Анна поняла это, ей было всего четырнадцать лет. Этот сложный, как сейчас принято говорить, возраст, когда юные души претерпевают тяжелейшие искушения и сходят с пути правды, она прошла утвердившись в вере и сохранив чистоту помыслов. Оставаясь по-прежнему жизнерадостной и приветливой со всеми, она умножила молитву и стала больше читать духовную литературу, особенно Евангелие, которое часто прятала под обложкой светской книги, чтобы не привлекать к себе внимания. Так, ещё не задумываясь о монашестве, она уже по сути шла тем иноческим путём, который видимому подвигу предпочитает сокровенное, внутреннее делание. Прошло несколько лет, мысль о монашестве созрела, и Анна решилась поговорить об этом с отцом. Михаил Васильевич благословил любимую дочь и 30 декабря 1850 года отвёз её в бедный Усть-Медведицкий монастырь. Анне тогда было семнадцать.
Игумения Вирсавия, настоятельница монастыря, с радостью приняла Анну: имя Михаила Васильевича Себрякова было известно всей Донской области, и для игумении поступление его дочери в обитель представлялось большой честью.
В монастыре Анна не замечала скудости, не боялась грубой пищи, не страшилась кажущейся суровости монахинь, понимая, что они должны стать её сёстрами во Христе. И это доброе настроение её души невольно вызывало сочувствие в сердцах простодушных инокинь! Анна вместе с ними проходила самые трудные послушания: помогала раскатывать тесто и печь просфоры, по ночам ходила будить монахинь на полуночную молитву, подавала в трапезе обед и мыла полы - и всё это наравне с простыми девицами, стараясь во всём подражать им.
Она не гнушалась никакой чёрной работой: колола дрова, топила печи, мыла посуду и чистила котлы. Спала она всегда в подряснике и кожаном поясе, одевалась очень просто. Свободное от работы время она проводила в молитве и чтении духовных книг. Читая творения святых отцов, она стремилась опытом проходить и усваивать их правила. Стараясь всегда держать в уме молитву Иисусову, она приучала себя к молчанию, положив за правило не говорить лишнего.
Однако в целом её жизнь в Усть-Медведицком монастыре складывалась совсем не так, как она хотела. Здесь было невозможно совсем уйти от мира и славы его: все её знали и почитали, и это нарушало внутренний мир её души. Заботы настоятельницы стали тяготить Анну. Она увидела разницу их духовных направлений: суровое, не наполненное внутренним исканием Живого Бога, чисто внешнее подвижничество игумении Вирсавии казалось ей почти бесцельным. Анна стала искать себе духовного руководителя среди монахинь, но те, с которыми она пыталась найти общий путь, были неискусны в духовном рассуждении. В деле своего спасения они больше уповали на внешние подвиги, мало обращая внимания на очищение своего сердца. Шесть долгих лет Анна искала наставницу, за это время она приняла монашеский постриг с именем Арсении (1859). Наконец она обратила внимание на схимонахиню Ардалиону, простота которой, иногда доходящая до грубости, прежде мешала увидеть её духовную глубину.
Когда мать Арсения начала обращаться к схимнице с разными вопросами о своих помыслах, то из ответов убедилась, что та глубоко понимала духовную жизнь. Арсения удивлялась её ясному определению состояний человеческой души и её понятию о молитве. Вскоре схимонахиня Ардалиона стала наставницей монахини Арсении, и та перешла в полное послушание ей, совсем отрекшись от своей личной воли. Наставница так строго вела её по монашескому пути, что при взгляде со стороны могло показаться, что она груба и несправедлива с духовной дочерью.
Например, желая отучить Арсению от всякой, даже ничтожной земной привязанности, схимница однажды порезала на куски вышитый коврик, которым Арсения особенно дорожила. Этот поступок, с виду жестокий, Арсения перенесла с полным смирением и покорностью, видя в нём только заботу наставницы о спасении её души.
Другой раз Арсения подала нищенке полтинник (немалые по тем временам деньги). Схимница, находя, что такой щедрой милостыней она как бы возвышала себя над окружающими, и опасаясь, чтобы через это не зародилось в её душе тщеславие, с гневом укорив её, послала разыскать нищую и забрать деньги.
Много и других было случаев строгого духовного руководства с одной стороны, глубокого смирения и послушания - с другой.
Так в трудах, молитве и полном повиновении старице провела Арсения пять лет. Позднее, уже будучи настоятельницей, она говорила монахиням о том времени: «Эти годы я считаю лучшими в своей жизни».
А о руководстве наставницы рассказывала так: «Действия страстей самых тонких не могли скрываться от прозорливого ока матушки-схимницы. Указывая на эти страсти, живущие в сердце, она давала собеседникам совет выходить из страстей, достигать чистоты сердца, чего единого ищет от нас Господь. Своим словом, как мечом, она действовала на душу ближнего, отсекая её нечистоту, действовала и делом, ставя иногда в такое положение, что или надо отказаться от собственного самолюбия или другой какой страсти, или же потерять руководительницу. (...)
Схимница, не придавая особой важности внешним подвигам, говорила: «Главною целью искания должны быть добродетели. А чтобы приобресть их, надо искоренить страсти и всю плотскую нечистоту: нелегко это...».
Гораздо позже, в преклонных годах своей жизни, вспоминая об этом, матушка Арсения говорила одной из своих близких учениц: «Путь борьбы против страстей - путь самый трудный. Он указан Иисусом Христом и Им же назван тесным и прискорбным. Другой путь более лёгкий, которым идут многие, это - жизнь по страстям. Ты видишь, многие сёстры даже не знают о существовании другого пути кроме того, которым они идут. Сходила в церковь, прочитала известное правило, положила известное число поклонов и убеждена, что исполнила всё. Они не берутся за труд над своим внутренним человеком, не ищут, не стараются истреблять страсти в корне их».
После кончины игумении Вирсавии в 1863 году почти все сёстры обратились к матери Арсении с просьбой принять на себя начальство над монастырём. Арсения согласилась только из-за послушания к схимнице и в возрасте тридцати лет была посвящена в сан игумении. Она несла этот крест в своём родном монастыре более сорока лет, до самой своей кончины.
Став настоятельницей, игумения Арсения стала и матерью всем монахиням, переживая в сердце своём все их скорби как свои собственные. Её любовь к ближнему, то есть ко всякому, кто обращался к ней за помощью и советом, была очевидна для всех. Эта любовь была неотделима в ней от любви к Богу, которая зримо светилась в её глазах. Монахини вспоминали, что иногда матушка так воодушевлялась в духовной беседе, что лик её менялся и нельзя было без особого внутреннего волнения слушать её слово.
При игумении Арсении монастырь преобразился. Первым делом она занялась библиотекой, понимая исключительное значение писаний святых отцов для научения смирению, покаянию и для правильного видения своей души со всеми её страстями, неожиданно открывающимися внимательному взору. В 1867 году заботами матушки в монастыре было открыто женское училище. Поначалу в нём обучали молодых послушниц, которые затем сами становились преподавателями. Преподавала там и сама игумения Арсения, и священники монастыря.
По замыслу игумении Арсении был построен Казанский собор с нижней церковью во имя преподобного Арсения Великого (1875-1885). Были выстроены двухэтажные корпуса для монахинь, дома для священнослужителей, обновлены хозяйственные постройки, но и этим не ограничилась её деятельность. За последние 15 лет своей жизни (1890-1905) игумения Арсения устроила монастырское подворье в станице Урюпинской. Под её руководством был заново отделан старый Преображенский храм и к нему пристроен придел в честь Владимирской иконы Божией Матери и преподобного Серафима Саровского. Также игумения основала скит в имении своей сестры...
Как матушка сочетала сокровенную духовную жизнь, проповедь и дела любви с активной хозяйственной деятельностью - остаётся загадкой её таланта. Одно явно: она была избранница Божья, всей своей жизнью оправдавшая слова старца, когда-то сказанные о маленькой Анне: «Это будет великая жена».
Матушка Арсения, очень требовательная к себе, была снисходительна к немощам и порокам других, старалась не осуждать никого, лишь глубоко скорбела о тех, кто оступился, спешила подать руку помощи. Она щедро делилась мудрыми советами, умела успокаивать скорбящих, находила слова утешения не только для сестёр, но для мирских людей, обращавшихся к ней за духовной помощью, делившихся с ней как с родной матерью своими бедами.
Случалось, что матушка Арсения целый день проводила с посетителями и только поздним вечером удалялась в молитвенную комнату. Сёстры замечали, что она стала ещё более открытой, какое-то особенное смирение и кротость появились в обращении с другими. «Разве наша матушка была прежде такою, - говорили в монастыре, вспоминая свою прежнюю, молодую, полную жизни и иногда строгую, не для всех доступную игумению. - Слаба становится, видно, через силу ходит, а, кажется, готова всех принять, со всеми говорить».
Вот примеры духовных рассуждений матушки, сохранившиеся в её письмах и дневниках.
Если бы вы были на войне, могли бы вы сказать, что не хотите идти сражаться? Нет, вы шли бы, не думая, на явную смерть. Если предстоит духовная брань, если заповеди Божии требуют борьбы, как же мы можем говорить, что не хотим бороться, что приятнее отдать себя в плен нашим врагам? Какой срам! Спасение возможно на всяком месте и во всяком деле, его не нужно искать вне нас, всё в своей душе можно найти - и рай, и ад. Если в ней мы находим ад, то в ней же, по благодати Божией, в труде над собою, мы можем найти рай.
Мы даже не знаем, что для нас полезно, что вредно. Но в чём мы можем видеть помощь Божию, Его милость к себе - это в том, что Он даёт нам переносить невыносимое с терпением, со смирением, с покорностью Его святой воле.
Не шутите чувствами, они, как огонь, всё могут истребить в душе, и в сердце, и в уме: что насадило слово Божие, всё сожгут и оставят душу с одними её страстями и грехами. Надо хранить чистоту тела и души, иначе умрёт душа...
Последние годы своей жизни матушка совсем не обращала внимания на немощь и недуги и совсем не берегла себя.
Всю зиму 1904-1905 года она проболела. Чувствуя свой скорый уход, она наставляла монахинь: «Надо привыкать к мысли, что меня не будет с вами, и учиться жить без матушки».
Летом она отправилась в Саров, поклониться мощам преподобного Серафима. Добиралась трудно, в дороге тяжело болела.
В Сарове 21 июля матушка Арсения последний раз причастилась Святых Таин. К вечерне и всенощной она не могла уже идти. По свидетельству келейницы Агнии поздно вечером, перед самой кончиной, матушка как будто увидела что-то радостное. Она вздохнула раза два, лицо её просветлело, затем последовал последний вздох - и подвижница мирно отошла ко Господу, без стона, без мучений. Её глаза оставались открытыми, точно она продолжала видеть ими. Келейница сама закрыла их, удивляясь такой мирной, безболезненной кончине.
Тело матушки отвезли в её родную обитель, и тут только, после её смерти, узнали сестры ещё об одном подвиге своей настоятельницы. Оказалось, что матушка Арсения, несмотря на своё слабое здоровье, подражая древним подвижникам, носила на своём измождённом трудами и болезнью теле тяжёлые железные вериги...
После отпевания многие говорили, что испытывали во время панихиды по матушке Арсении неземное, блаженное успокоение. Удивительно, но скорбь отступила, и отрадное чувство наполнило сердца миром.
Святитель Игнатий Брянчанинов, которого матушка Арсения очень почитала, в одном из своих поучений говорил: «Несомненно, что почивший находится под милостию Божиею, если при погребении его тела печаль окружающих растворена какой-то непостижимой отрадой».
ЧИСТОЕ СЕРДЦЕ
Что значит верить в Бога?
Что значит верить в Бога? Верить необходимо не только в существование Бога Творца и в спасение, дарованное нам через Иисуса Христа, но надо верить неизменно, во всех обстоятельствах жизни, как бы тяжело ни было, что Бог милосерд, хочет нашего спасения и, видя, зная, не только в чём временное наше благо, но и вечное, ведёт нас к нему как любящий, но мудрый отец своих детей, направляя их с одинаковой любовью, лаской и строгостью. Поэтому надо всё принимать с упованием на милость Божию, прося только помощи Его, всякое испытание или искушение, извне ли оно приходит, от наших ли немощей, или от людей - орудий Божиих для нашего спасения, и часто обоюдного. Нашим смирением спасаются и ближние наши, огорчающие нас.Память Божия
Непрестанной памяти Божией препятствует рассеянность наших помыслов, увлекающих наш ум в суетные попечения. Только когда вся жизнь наша всецело направлена к Богу, человек делается способным и начинает верою во всём видеть Бога - как во всех важных случающихся обстоятельствах жизни, так и в самомалейших - и во всём покоряться Его воле, без чего не может быть памяти Божией, не может быть чистой и непрестанной молитвы. Ещё более вредят памяти Божией, а потому и молитве, чувства и страсти. Поэтому надо строго и постоянно внимать сердцу и его увлечениям, твёрдо сопротивляясь им, ибо увлечения уводят душу в непроницаемую тьму. Всякая страсть есть страдание души, её болезнь и требует немедленного врачевания. Само уныние и другого рода охлаждения сердца к деятельности духовной - это болезни. Подобно как человек, который был болен горячкой, по прошествии болезни ещё долго остаётся слабым, вялым, неспособным к делу, так и душа, больная страстью, делается равнодушна, слаба, немощна, бесчувственна, неспособна к деятельности духовной. Это страсти душевные. На них вооружаться и бороться с ними, их побеждать - это главный труд. Необходимо усердно трудиться в этой борьбе с душевными страстями. Молитва обнаруживает нам страсти, которые живут в нашем сердце. Какая страсть препятствует нашей молитве, с тою и должны мы бороться неотложно, и сама молитва поможет в этой борьбе, и молитвою же искореняется страсть.О молитве
Молитва веры, молитва при сознании своей греховности, всесторонней немощности и недостаточности - вот единственная непрелестная молитва человека, не достигшего чистой молитвы. А о чистой молитве мне говорить неприлично, как не имеющей её. Она дар Божий, она возможна при действии благодати Божией в сердце, или лучше сказать - она есть само действие благодати. Путь к ней - чистота. Чистоту помыслов и чистоту чувств не трудно приобрести уединением, чтением, упражнением в молитве; но чистота сердца многими смертями приобретается, она есть прекращение страстей. Попробуйте уединиться на некоторое время, попробуйте отрешиться от всякой заботы и попечения, отдайтесь молитве, и вы увидите, как улягутся смятенные помыслы, как успокоятся раскаченные чувства, вы начнете в мирном и внимательном настроении молиться. Но там, в груди, есть тяжесть непонятная, которая давит и давит. Без всяких порывов, без всяких желаний, но лежит, как камень, на сердце, производит тьму и тесноту, которая, как стена, стоит между душою и Господом. Эту стену может разрушить только благодать Божия, при нашей решительной борьбе со страстями по заповедям Божиим. А для нас, во тьме страстей живущих, необходима молитва сокрушенная при вере в Господа спасающего.Молитва Иисусова есть выражение живого ощущения веры.
Когда от лености, от рассеянности нет молитвы, тогда нужно её поискать с трудом; когда от восстания страстей отходит она, тогда надо побороться и отречься от причины страстей; когда от уныния, от помрачения душевного не находит её душа, тогда лучше всего пребывать в исповедании Единого спасающего.
Для молитвы нужна чистота души, а она приобретается самоотверженной деятельностью по заповедям Божиим.
О мире душевном и молитве
Не только для постоянного пребывания в молитве, но даже и для исполнения молитвенного правила необходим мир душевный. Если мир душевный чем-нибудь нарушен, то молитва становится или только устною, или с большим подвигом совершается умом; сердечною же она никогда не может быть. Мир душевный как достояние «чистых сердцем» приобретается или, правильнее сказать, ниспосылается Господом после многих трудов и подвигов борьбы с душевными страстями и после многих отречений. Но мы, грешные, питающиеся крупицами со стола богатых, стремимся приобрести мир хотя бы во время молитвы. Для этого тоже нужен подвиг тяжёлый и продолжительный. Полное отсечение помыслов во время молитвы, отречение от чувств и от всего окружающего мира, предание всего на волю Божию, непоколебимое утверждение сердца в вере, несомненное упование на силу Божию. При таком утверждении сердца молитва совершается в мире. Но если это состояние достигается нашими трудами, а не есть дар благодати Божией, то иногда наш внутренний мир подавляется и омрачается двумя противоположными состояниями: или холодом сердечным, или радостью чувственною, занимающими место и заменяющими смятение помыслов и волнение чувств. Холод сердечный - это такой исполин, победить которого не достанет человеческих сил. Много надо подвига любви к ближнему, много милосердия к недостаткам ближних и прощения их, чтобы смягчилось сердце. А во время молитвы упования на силу Божию нужна молитва за ближних, за весь мир, молитва о прощении грехов всех грешников, из них же первый есмь аз. Пройдёт холод, и наступает безумная радость, которая волнует чувства и нарушает мир. Тогда-то нужно глубокое смирение, даже временное оставление молитвы по недостоинству, служение самоотверженное ближним делом или словом. И только в глубине смирения и самоуничиженного чувства кроется мир внутренний, при котором совершается молитва.О покаянии
Покаяние, так же как и молитва, не должно быть мечтательно. Истинное покаяние - дар Божий, оно полно сокрушения. А наше покаяние должно быть только сознание, уверенность в нашей греховности, неупование на себя. Это-то и приводит к вере.Цель жизни
Цель жизни человеческой - общение с Богом, в чём и состоит спасение наших душ, их вечное блаженство. Пути исполнения Его заповедей: подчинение Его воле, сказывающейся в обстоятельствах жизни. Труд - очищение сердца от страстей. Смирение - приводящее к вере, к принятию Его благодати, без которой не может совершаться в нас ничто благое и святое.Заповеди Божии
Господь указал на две главные заповеди, в которых заключается всё: любовь к Богу и любовь к ближнему. Но есть заповеди, указанные Им в Блаженствах, когда Он говорил: блаженны нищие духом и прочее. В этих словах Христовых указаны те качества души и сердца, которые нужно приобрести, и тогда только исполнимы и те высшие заповеди, о которых сказано, что в них всё заключается. Начните с первой: нищета духа в том и состоит, чтобы уничтожить свою самость, чтобы увидать всё бессилие своей души, всю её немощь, греховность. Если будет себя видеть, знать, чувствовать так душа, то она непременно придёт к вере, к тому убеждению, что в Боге и в Нём Одном её сила, её очищение, её спасение, а эта вера души есть уже дверь в Царство Небесное - не только в то Небесное Царство, которое будет в вечности наследием святых душ, но в то царство, которое в нас. Эта нищета духа действительно блаженна, потому что душа, увидевшая своё бессилие, свою нечистоту и всю недостаточность ни к чему хорошему, теряет веру в себя, перестаёт надеяться на себя, а в этом и состоит начало веры и упования на Бога. Она находит Его там, где себя потеряет. И трудно ей, горько остаться в этой нищете, в этом безнадежии, и кажется ей, что она погибает, что нет ей спасения, нет помощи ниоткуда. Но это состояние безнадежия необходимо нужно пройти, чтобы прийти к вере. Нужно не только умом познать, но всем своим существом почувствовать свою немощь, пожить в ней, тогда только приходит душа к живой вере в Бога. Она Его увидит действующим во всём, когда перестанет сама, своею самостью действовать во всём. Она Его увидит царствующим, когда перестанет полагаться во всём на свой разум.Раскройте Евангелие, читайте его, вникните в то, чему учил Господь Своих учеников, и вы узнаете, какие заповеди Он дал Своим последователям. Он учил их отречению от всего, от себя главным образом, даже до отвержения своей души. Это отречение необходимо нужно, потому что в душе нашей так много нечистоты, страстей, противных духу Христову, что без отречения от них невозможно общение со Христом. Это отречение от себя возможно только тогда, когда есть цель, для которой мы можем отрекаться от себя, отвергать свои страсти. Цель эта - любовь к ближнему. Чтобы исполнить долг любви к ближнему, необходимо оставить себя, отречься от души своей. Любовь эту Господь указал и словом, и примером. Он учил прощать врагам, иметь милосердие к немощным, не осуждать грешных, жертвовать собою для пользы ближних. Эту заповедь о любви к ближним невозможно исполнить без отречения от пристрастий к земным благам. Можно отречься от себя, можно всё уступить ближнему только тогда, когда будем искать вечной жизни, когда будем стремиться возлюбить Единое вечное, неизменное Благо, Единое полное совершенство - Бога. И вот главная и первая заповедь Христова: возлюбить Бога всем сердцем, всем помышлением и всею крепостию. В двух словах Господь указал на совершенство духовного пути, но всей жизни человеческой мало для того, чтобы усвоить, чтобы исполнить это слово Христово. Отречься от себя. Но что такое я? Себя познать как следует, увидать всю нечистоту своей души, всю её страстность, всю немощь - вот в чём заключается задача всей жизни для тех, кто искал спасения. Спасения, - сказала я, - но от чего мы спасаемся? Мы спасаемся из той погибели, в какой находимся. Значит, узнать, какая погибель нас окружает - вот самый насущный вопрос. Эта погибель наша общая, погибель, устроенная нами самими из наших страстей и грехов, погибель, которую мы в себе не видим, даже не подозреваем. А между тем то, что живёт в нас, то и мешает нам идти вслед за Христом, мешает, несмотря на нашу решимость, на наше желание. Вот и нужно, во-первых, очистить потаённые места души, очистить тот сосуд, из которого, по словам Господа, исходят блуд, убийство, татьбы и всякие страсти и грехи.
Смирение
Смирение - это единственное состояние духа, через которое входят в человека все духовные дарования. Оно есть дверь, которая отворяет сердце и делает его способным к духовным ощущениям. Смирение доставляет сердцу невозмутимый покой, уму - мир, помыслам - немечтательность. Смирение есть сила, объемлющая сердце, дающая ему понятие о том ощущении вечной жизни, которое не может войти в сердце плотского человека. Смирение даёт уму его первоначальную чистоту. Он ясно начинает видеть различие добра и зла во всём. До ощущения сердцем смирения не может быть чистой, духовной молитвы.Самопознание
На почве смирения вырастают хорошие плоды. В познании греховности своей душа верою познает Господа. А в самости - что она будет видеть и знать, кроме себя? А своё «я», как бы оно ни было хорошо и украшено добром, - что оно может дать? Ни света, ни жизни. В нём есть сила, страшная, воюющая против всех заповедей Божиих, против ближних, против Самого Бога, сила, убивающая саму душу, лишающая её добра, жизни, Бога. В минуты покоя трудно усмотреть, какой дух движет всеми действиями человека, даже добрыми, даже стремлением ко спасению, к добру, к Богу. Но во время искушений обнаруживается то, что было неясно. Если Господь управлял душою, то время искушений будет для души временем побед и венцов, временем сильного преуспеяния. Если же самость управляла действиями человека, то во время искушений сила её на неё же обращается и мучит бедную душу, как пленницу, отводя её в самую глубь ада.Но все-таки эти минуты лучше воображаемого покоя. В эти минуты душа может правильно понять своё состояние, не обманывается воображаемым добром своим, и понятий ума не сочтёт своим достоянием. В это время, если только правильно отнесётся ко всему в это благословенное время, может низко, низко сойти душа. И если она согласится полюбить свою низость, свою полную нищету, если отдаст предпочтение ближним и Господу, - порадуется, что Он Один высоко и что есть приближающиеся к Нему из моего естества, тогда вкусит утешение от того добра, которое не самость создает, но её умерщвление.
СОСТОЯНИЕ ДУШИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ
Состояние души падшего грешника вполне соответствует словам Господа: «терния и волчцы произрастит тебе» земля (Быт. 3:18). И земля нашего сердца постоянно растит страсти и грехи. Деятельность души, не осенённой благодатью Божией, направленная к очищению сердца, всегда трудна, тяжела и бессильна. «В поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:19). С большим трудом, долговременным подвигом искореняются страсти, как терния из земли, и опять, при малом нерадении, при увлекающих случаях, они готовы возродиться, и родятся, и растут в сердце, заглушая семя слова Божия, не успевшего пустить в нём корни и окрепнуть, а не только принести плод и напитать душу. Едва очистится, со многим трудом, источник - ум наш, как опять потоки нечистых помыслов возмутят его, наполнят нечистотой и не дадут жаждущей душе напиться чистой воды Божественных откровений. «В поте лица твоего будешь есть хлеб».
С кровавым потом трудится и должна трудиться душа, чтобы не умереть ей с голоду, чтобы этим постоянным и тяжёлым трудом не дать возрастать в себе терниям страстей своих, чтобы не обратилась она в дебри, чтобы постоянным очищением, отсечением их, могла бы душа питаться тем насущным хлебом, который Великий Сеятель сеет на земле её. Не оставляет Господь трудов человека без воздаяния. Благодать Божия, осенившая душу, сожигает терние страстей и сама приносит плод. «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и из чрева его потекут реки воды живой» (Ин. 6:54; Ин.7:38). При таком только состоянии душа не возжаждет более и не придёт и не захочет почерпать из земных источников. Наше же делание заключается ещё в том, чтобы чистить постепенно эти земные источники, чтобы хоть по каплям пить из них чистой воды, а не черпать с мутной водой жаб и всякую с нею смешанную нечистоту «В поте лица твоего будешь есть хлеб», - пока не напитает тебя хлеб, сшедший с небес.
Наказания Господни
«Наказание гордому - падение его», - говорил Иоанн Лествичник. Это наказание Господь премудро употребляет и как врачевство гордости. Но все действия Промысла Божия и Его наказательных попущений служат только тогда в пользу человеку, когда он стремится к достижению неземных целей. Если он поставил целью своей жизни только спасение - Единого Бога, то всё случающееся с ним послужит к его преуспеянию. При лишении всех благ земных, при нанесении и принятии удара всем чувствам своим, при перенесении бесчестия и прочее, там, где сокрушилась бы душа самая сильная, но поставившая целью своих исканий какое-нибудь земное благо, там душа Боголюбивая получает крепость, мудрость, свободу, и если чего лишается в этих случающихся скорбях, то лишается единственно той связи со страстями, в которых была заключена и с которыми не мог ла сама разорвать связь одной своей волей, а только разрушилась она действием Божиим, по причине страстей. Великое благо не быть порабощённым ничему земному хотя бы в стремлениях души; тогда всякое действие Божие, направленное ко спасению, правильно действует.Душа, отрекшаяся страстей, получает ощущение добродетелей. Отрекшись сластолюбия, она познаёт опытно смирение, и так далее. Отрекшись своих хотений, своей грехолюбивой воли, своих разумений, она вводится в познание воли Божией. В деятельном исполнении воли Божией, которая является ей в спасительной пользе ближнего, она просвещается Божественными откровениями и, просвещённая ими, входит не только в чистоту, но и в бесстрастие.
О различных состояниях духа
В состоянии мертвенности ещё не может быть правильного зрения своей греховности. У мертвеца нет глаз, чтобы видеть, нет языка, чтобы просить. В этом состоянии может быть одна вера, хоть не живая, но твёрдая и непоколебимая, что Создавший может вновь воссоздать, если будет угодно Его благости и Его всесвятой воле, всё устраивающей для спасения человека. Когда же начнут открываться очи, то тогда зрение греховности своей бывает не принуждённое, но естественное состояние души, причём естественен и постоянный вопль души о помиловании. Но переход из одного состояния в другое не может быть самовольным. Можно, конечно, прийти в это зрение самому, потому что ум, обогащённый чтением слова Божия, может воображением входить во всякое духовное состояние, может шевелить чувства, умилять их на время и этим утешаться, но это неправильный путь, и этот труд бесплоден. Что сам берёшь, то сам и должен хранить и непременно утрачивать при малейшем столкновении с жизнью, с действительностью, потому что состояние было ложно, мечтательно, воображаемо. А то, что приходит от Господа, то состояние, в которое душа вводится Самим Господом, бывает вечно, неизменно. Это не взятое ею делание, а её состояние. Лишиться его она может только тогда, если совсем сойдёт с духовного правильного пути, а столкновения внешние, даже свои собственные немощи и страсти, не отнимут у неё того, что сделалось её вечным достоянием.Единое на потребу
Единственное нужное, единое на потребу, единственное, дающее спасение и жизнь духу, единая цель, к достижению которой стремятся все души и все духи ангельские, - это Господь. Но для того, чтобы всё пришло к этой единой цели, чтоб всё в душе объединилось Единым искомым, нужен труд всесторонний, чтобы во всём искала душа Господа, искала добра, приводящего к Нему, и отрешилась от себя, от того зла, которое отчуждает от Господа и возвращает самость.О подвиге
В чём должен состоять подвиг? И какая цель его? Подвиг должен состоять в отрезвлении тела от сонливости, от лености, чтобы оно бодро стояло на службах церковных. В отрезвлении души от уныния, ума - от помыслов суетных, сердца - от чувств страстных, чтобы всецело внутренний человек предстоял пред Господом. Это-то и есть цель всех подвигов. Но приведёт ли Господь достигнуть желаемой цели?Об этом опять не нам рассуждать, а подвиг оставлять было бы грешно, и только одно уныние, подкреплённое неверием, основанное на развлечении, может пренебрегать им, сделавши своей целью удовлетворение своих страстных влечений.
Подвиг покаяния
Этот подвиг трудный и многолетний, но он великий и истинный. А если он истинный, то он и возможен при помощи благодати Божией. Да, этот путь действительно есть единственно истинный. Нужно приносить плоды покаяния, нужно трудиться там, где грешил, вставать там, где падал, поправлять то, что сгубил, спасать то, что утратил собственным небрежением, собственными страстями. Спасение возможно на всяком месте и во всяком деле, его не нужно искать вне нас, всё в своей душе можно найти - и рай, и ад. Если в ней мы находим ад, то в ней же, по благодати Божией, в труде над собою, мы можем найти рай. Есть одно условие, по которому позволительно бегство и решительная перемена жизни. Это условие то, когда немощь собственная дошла до крайних пределов. Когда не только подвизаться, но даже терпеть не имеет сил душа, когда и физическая немощь ей соответствует.Грехи человеческие
Преступая заповеди Божии, мы грешим и перед Богом, и перед людьми, и перед своею совестью и попадаем не только под суд Божий, но и под суд человеческий. Оскорбляя Господа, бесчестя в себе и собою славу Его, мы постоянно делаем вред ближним нашим, соблазняя их, увлекая во грех, подавая собою пример греховной жизни, не давая им помощи на пути ко спасению, и по всей правде мы преданы суду людей. Этот суд, выражающийся осуждением, злословием, клеветой, ненавистью и всяким делом, выходящим из этого воззрения на нас: гонением, мучением, смертью, - мы должны принять как достойное воздаяние и всегда чувствовать себя должниками перед ближним.Страсти
Страсти имеют такую силу и власть над человеком, что, отдавшись им однажды, мы становимся их пленниками, они сковывают нас и не дают возможности выйти на свободу.Они ослепляют наш ум и не дают ясно видеть себя и свой путь. Берегитесь давать волю своим страстям, а лучше отдайте себя в работу заповедям Божиим, чтобы быть рабом Божиим.
О скорбях
Наведением скорбей враг усиливается погубить душу, уклоняя её в уныние, в ропот, в нелюбовь к ближнему, а Господь, попуская скорби, хочет спасти её, давая ей возможность борьбою приобрести мужество, терпение, разум духовный и, наконец, смирение, когда самые эти скорби превысят силу. Вот посреди этих путей стоит душа и куда склонится, тот путь и примет её и доведёт до своей цели.Память смерти
Хорошо иметь память смерти, но с разумом.Тогда она служит к отречению, к умилению, к сокрушению духа, к смирению. Если же она производит уныние, то и самая память смерти будет вести не к спасению, а к погибели.
Во время уныния полезнее иметь память милости Божией, Его благости, Его дарований, нам посылаемых, спасения, даруемого Им нам и обстоятельствами жизни и самыми нашими падениями.
Всё хорошо в своё время, а не вовремя и самое хорошее может послужить во вред. Но есть одно дело, для которого всегда время, это дело - смирение духа, оно лучше всего.
О душевном смущении
Святые отцы всегда советуют, чтобы никогда не принимать никакого решения во время душевного смущения. Когда мы духом смущены, то не можем правильно и здраво рассуждать, а тем менее можем чистою совестью и сердцем мирным познавать волю Божию.И сердце, и дух смущён, и солнце Правды закрыто от взора души.
Об унынии и милосердии Божием
Как не унывать душе, когда она останется одна со своими грехами, страстями и немощами? Как ей не унывать, когда она видит в себе только одно зло, одну нечистоту, а сил не имеет выйти из своего состояния гибели и даже не видит исхода, не видит пути, по которому могла бы выйти? Но когда она обратится к Богу, когда откроется ей бездна милосердия Божия к людям - пути Его благого промысла, спасающего человека погибшего, когда она начнёт искать своё спасение в этой бездне милосердия, когда верою в пути Его промысла, неизреченно спасающего нас, уничтожит в себе всякое сомнение, - тогда почувствует и силу, и покой, и утешение. Тогда отойдёт от души мрачное уныние, отвалится камень бесчувствия.Мир и радость - это плод смирения. Вот пристань, где находили свой покой все добрые подвижники, все скорбящие душою, все жаждущие спасения. Не бойтесь потерять всё для получения смирения, не бойтесь проходить по пустыне уныния, в которой душа всё теряет и, неимущая, бесчувственная - не в силах двигаться. С этого пути скорей всего прийти к смирению отрешением от себя.
О любви
Любовь тем и хороша, что она даёт свободу,не ограничивает места, до которого она может следовать за любимым, но, напротив, она идёт за ним в самый ад. Потому-то она и сильна, и не раз восхищала любимых изо дна ада....Если любить ближнего для себя, надо желать исполнения своих хотений, своей плотской воли. Если любить его ради самого, надо исполнять его волю, его желание. А если любить ближнего ради Господа, то надо стремиться и в отношении его исполнять волю Божию и ходить непорочно в правде Его. Будем любить ближнего ради Господа. Отречение нужно, но не от человека, не от вещи, а от своего пристрастия к тому или другому.
О милости Божией
Мы не только нуждаемся в милости Божией, прощающей грехи наши, носящей немощи наши, терпящей беззакония наши, но мы нуждаемся ещё и в щедротах Божиих, которые очищают нас от беззаконий наших, просвещают разум наш к познанию воли Его, укрепляют дух наш к стремлению Богоугодному, направляют волю нашу к творению заповедей Его.Когда душа познает, насколько она нуждается в щедротах Божиих, и увидит, насколько Его щедроты благотворят нам и во внешней и во внутренней жизни нашей, - тогда только душа способна молиться Ему с сокрушенным и благодарным сердцем, и тогда только молитва будет живым словом души. Святой пророк Давид был введён в познание Господа Милостивого и Щедрого, и потому его молитва была полна благодарения, славословия и сокрушения. Только познание греховности своей приводит к исканию милости Божией, только познание бессилия, беспомощности, полной немощи своей приводит к познанию Господа Прещедрого.
О молчании
Молчание плодовитее всякого слова.Молчать словом, помыслом, чувством вот какое молчание вожделенно, потому что и говоришь, и думаешь, и чувствуешь - всё страстно-греховно.
Покой души
Покой души не всегда находишь при внешней тишине и покое. Напротив, часто, если не всегда, в этом покое внешнем в душе возрастает буря страстей. И если при рассеянности нужно воздержание, то во время уединения ещё нужнее терпение. Терпение - это тоже живая сила души при духовном разуме, познающем изменения вещей и всего земного, при вере сердца, при смирении духа. Терпение даёт душе постоянство, оно переходит в мужество и тогда становится не пассивным чувством, а деятельным.О воле Божией
Сердце наше так испорчено, так помрачено грехом, жизнь наша так опутана нашими пороками, испорчена своевольными умышлениями нашего грехолюбивого сердца, что не только творить волю Божию или познать её мы не можем, но даже действовать в нас и в нашей жизни мы не допускаем всесвятой воле Божией. Пророк говорит: «К святым, которые на земле, и к дивным Твоим - к ним всё желание мое» (Пс. 15:3). Видите ли, что в святых душах и только в них Господь исполняет Свою волю - в них нет препятствий для совершения в них воли Божией. Грешник же, живущий в своих страстях, живет постоянно в противлении воле Божией. И хорошо, если он принимает то, что попускает ему выносить Господь, если он смиряется под это попущение Божие. Такое смиренное подклонение под попущение Божие есть признак грешника кающегося.О монастырской жизни
Цель даёт направление и характер всей будущей жизни и деятельности человека, и потому она очень важна.Если вы смотрите только на внешнюю сторону жизни и от скорбной жизни желаете найти покой в тишине монастырской жизни, то вы ошибаетесь. В монастыре свои скорби и даже, может быть, более тяжёлые, чем в миру. Если же вы духом постигли суету жизни земной, если в ней вы не находите удовлетворения своей душе и желаете найти эту полноту в жизни духовной, жить для вечности, для Бога, то это стремление ваше правильное. Но при этом решении нужно приготовиться на все скорби, душевные и телесные.
От человека, желающего спасения, многого требуется. Стены монастыря, чёрная ряса, даже все внешние подвиги жизни монастырской ничего не значат без внутреннего подвига, который составляет цель жизни монашеской. Состоит же он в совершенном перерождении всего человека, в совлечении всего земного, в умерщвлении всего своего - человеческого разума, всякого чувства человеческого - для того, чтобы ожить для Бога и в Боге. Как далёк человек от Бога, так велика и бездна, разлучающая его с Богом, так велик и труд воссоединения. Мало того, что путь этот тяжек, но даже не для всех доступен, не всем открывается, не всякий находит его, не всякий ищет, даже не всякий желает его.
Его желает, ищет и находит только тот, кто призван на этот путь Самим Господом. Призвание же Божие чувствует душа, когда она в земной жизни ничем не удовлетворяется, когда она постоянно чувствует какую-то неполноту и когда она ищет, чтобы в ней самой открылось ощущение бессмертия, вводящее её в жизнь вечную и приближающую к Господу Вечному. Такому Божию призванию душа не может противиться, она делается послушной и не остановится в своём искании внутренней жизни, общения с Господом до тех пор, пока не найдёт пути, приводящего к этой цели; и тогда не остановится, но всё трудится на поле своего сердца, всё идет дальше и дальше, несмотря на то, что путь делается всё труднее и труднее...
Если не принять этого внутреннего подвига, не искать этого пути, то не нужно и поступать в монастырь. В него поступают для того, чтобы в этом училище духовной жизни образовать свой дух, чтоб в нём найти руководителей и все средства для прохождения этого духовного поприща.
Нужно любить себя
Нужно поучиться ещё, как себя любить.Да, и очень надо над этим потрудиться.
Например, человек несправедлив бывает к себе и требует иногда от себя того, чего дать не может. Требует от себя победы над своими страстями и скорбит, волнуется, негодует на себя, когда видит, что его берут во власть те самые страсти, от которых он решил отстать. Но справедливо ли такое негодование на себя? Нет. Человек своею силой никогда не может победить в себе страсти: их побеждает в нас сила Божия. Эта сила присуща Его заповедям. Когда с помощью Божией человек усвоит их, когда они будут жить в его сердце, тогда грех и страсти ослабевают и совсем прекращают своё действие в сердце. Нужно постоянно оживлять в своём сердце намерение жить по заповедям Христовым, нужно просить в молитве Его помощи, нужно смиряться в своих уклонениях, нужно терпеть свою немощь и не негодовать на себя за неё. Ведь если я не силён её победить в себе, зачем же требовать от себя того, что может дать только Господь, зачем же скорбеть на себя, что не стал выше себя. В таком требовании от себя духовного преуспеяния сказывается наша гордость. Будем всего ожидать от Единого Господа и глубоко смиряться в своих немощах и греховности.
О душе и плоти
Наш дух связан с плотью так тесно, что составляет одно нераздельное существо. Если мы будем развивать в себе все животные силы, то мы будем скотоподобны. Животными силами я называю не только физические, но и все силы души, данные для земной жизни.Если же мы будем, при помощи Божией, стремиться развивать в себе силы бессмертного духа, то это будет непременно в ущерб сил животных, даже противоречить будет всем законам и требованиям животной природы нашей. Стать выше этой природы может только душа, укрепленная благодатью Божией.Закон природы влечёт нас к действиям, ему свойственным, не разбирая, святы они или греховны, даже не спрашивая нашего согласия. Это влечение закона животной нашей природы называется естественным в падшем естестве человеческом. Он для духа нашего противоестествен, потому что он его угнетает, подавляет, убивает.
Живя по законам нашего падшего естества, мы всё же иногда чувствуем безотчетную тоску, неудовлетворение, стремление к чему-то высшему, к свободе из всего, что составляет нашу земную жизнь. В этой тоске, в этом стремлении сказывается потребность нашего духа. Если мы будем заглушать в себе этот голос, то совсем он замолкнет или обратится в чувство отчаяния. Но отчего он так слаб? Оттого, что по падении мы не можем никакого добра совершить своею силою, и только благодать Божия может добро в нас осуществить, когда мы дадим место благодати в себе своим смирением и верою. Оттого и называется духовная жизнь выше-естественной. Надо трудиться над собою, надо искать того, что выше земных интересов, и надо веровать, что всё святое получается только благодатью Божией, - и оттого и надо смиряться.
Путь Христовых заповедей
Хотя и все христиане должны идти путём Христовых заповедей, путём отречения от своих греховных страстей, но есть различие в духовных подвигах, в приёмах жизненных, если можно так выразиться. Достигать отречения своей воли может и затворник, и послушник, и мирской человек. Но достигать этой цели они должны различными путями. Первый из них видит волю Божию, пред которой он отвергает свою собственную волю, во свете слова Божия; второй - в воле своего духовного руководителя; а третий - в обстоятельствах жизни. Для всех троих доступна чистота сердца, но первый стремится к ней постоянной молитвой, второй - трудом послушания и исповедания помыслов, третий - честным исполнением служебных обязанностей и семейного долга. Все достигают одной цели, но разными путями. Так и во всех вопросах жизни. Я указала главные черты, указала слегка, но я хочу сказать вам только одно, что я боюсь, чтоб вы не уклонились слишком в аскетизм. Монашество не больше, как форма внешней жизни и, как оно ни хорошо, всё же оно не должно быть крайней целью искания. Стремитесь к дарованиям большим, - говорит апостол (см. 1 Кор. 12:31). В заповедях Христовых сокрыто всё духовное сокровище: любить Бога больше всего, и ближнего - как себя. Сколько нужно отречения от своих страстей, чтобы полюбить Бога выше и больше всего земного, больше себя! Сколько нужно борьбы над собой, чтобы полюбить ближнего, как себя! И вот в этих двух заповедях вся чистота, вся святость души.Достоинство и благородство человека
Достоинство и благородство человека не столько в преимуществах, полученных им от предков, сколько в тех добрых свойствах души, которые он приобрёл в труде над собою. Так ценит Господь всё доброе в нас, так ценят нас и люди разумные. А сам человек должен ценить всё то, что подаёт ему Господь.Путь становления человека
Без Бога, без Его помощи и благодати, человек не может даже приблизиться к понятию о добре духовном. Что может человек сделать? Одно - подклониться под волю Божию и в смирении духа взывать к Нему: «Веди, Господи, Сам, куда знаешь, и помоги мне исполнить волю Твою». И как легко, как спасительно идти но тому пути, куда ведёт Господь.Угодно ли Господу исполнить наше прошение и дать мир и спокойствие жизни? Настойчиво просить о чём-нибудь мы и у человека не решаемся, тем более у Бога не можем просить и ожидать непременно исполнения своей просьбы. Мы даже не знаем, что для нас полезно, что вредно. Но в чём мы можем видеть помощь Божию, Его милость к себе - это в том, что Он даёт нам переносить невыносимое с терпением, со смирением, с покорностью Его святой воле.
Без Господа мы ничего не можем взять, без Него мы ничего и дать не можем. Всё Он подаёт нам Своею благодатью. Те, которые любили Его, видели Его везде и во всём. И Он открывал им Своё живое слово, открывал волю Свою и пути Своего промысла. Как и в чём открывал? В чистоте их сердца. Надо, с Божией помощью, хранить своё сердце от страстей. Хранить, главным образом, от сомнения, от гордости. Хранить его от лжи, от самооправдания. Хранить его от нелюбви, от презрения к ближнему. И если при благодати Божией, помогающей нам, мы не дадим всем этим страстям обладать нашим сердцем, то оно будет способно принять внушение слова Божия и последовать Его воле.
При всяком смущении и искушении единственный выход и успокоение - это смирение. Только этою стезёю приходит душа к истине, всё проясняющей, к теплоте врачующей, к свободе облегчающей. Если потеряешь эту стезю смирения, то окружает душу мрак и теснота. Она приходит к ложному разуму. А это бедственно. Потому что ложный разум показывает всё в превратном виде; все обстоятельства жизни представляются горькими и бедственными, не видишь в них путей Божиих, великих судеб Его спасительного Промысла; люди не братья, а враги, их немощи возрастают до крайних пределов.
Собственные немощи делаются страшными и даже живыми образами мучений внутренних. Да, одна стезя спасает в это время - стезя смирения.
Где страсть, там теснота и страдание. Что страсти живут в нашем сердце - это неоспоримо, но они не дают себя знать томительною тяжестью, когда мы их не сознаём и исполняем их. Не томят они и тогда, когда, сознавая их, мы им противимся. Но когда мы сознаем их в себе и не хотим всеми силами души восстать против них, когда мы одною частью души отвергаем их, а другою прислушиваемся к их сладкому говору, когда мы уклоняемся от обличений, когда жалеем себя и не решаемся идти по крестному пути за нашим Крестоносцем, Учителем, - тогда, конечно, будем чувствовать томление и боль. Господь, взявший на Себя все наши грехи и немощи, показал Собой пример борьбы воли. В Гефсиманском саду Он до тех пор томился, пока воля Его согласилась принять страдание. Испытай своё сердце, и ты увидишь, что в нём много противоречий. Надо один раз навсегда предать душу свою водительству воли Божией, последованию заповедям Его и руководству суровым монашеским правилам. Когда согласится душа, так и будет легко.
Господь спасает нас всеми мерами; эти тяжкие телесные недуги, которые так часто посещают вас, постоянно напоминают вам о смерти. Л что может быть полезнее для души, как не память смертная? Она нас от всяких пристрастий земных освобождает, даёт нам познать цену всех земных дел и больше всего помогает стремиться к будущей жизни. Дай Бог, чтобы болезни ваши приносили плод душе вашей - спасение. Веруем, что всё то, что Господь строит, - всё служит к нашей пользе и вечному спасению.
Вместо своего хотения должна быть заповедь Божия, воля Божия, ведущая нас к жизни вечной. Если бы вы были на войне, могли бы вы сказать, что не хотите идти сражаться? Нет, вы шли бы, не думая, на явную смерть. Если предстоит духовная брань, если заповеди Божии требуют борьбы, как же мы можем говорить, что не хотим бороться, что приятнее отдать себя в плен нашим врагам? Какой срам! Какой ужас в здешней жизни достанется тому, кто расслабит свою волю до такого состояния; а в будущей жизни ещё более срама потерпит душа, когда откроются все её дела и помышления! Надо просить, молить Господа, чтобы укрепил волю противиться страстным помыслам, обратил бы все силы, все стремления и хотения души к высшим целям, святым, высоким, благородным. Всякая поблажка своим страстям убивает чистоту нравственного чувства. Совесть, этот естественный нравственный закон, написанный в нашем сердце, глохнет, если мы не слушаем её внушения, если мы делаем поступки, противные её внушениям. Что это за слова: я хочу или я не хочу? Эти слова не имеют значения там, где дело касается нравственного закона спасения души.
Всех нас судит слово Божие, данное нам для руководства жизни, для спасения, для указания пути в вечную жизнь, для нашего очищения. Оно судит нас, когда мы его не слушаем, когда преступаем его. Оно будет нас судить и в будущей жизни. Страшно перед ним согрешать. Страшно оттого, что сердце черствеет, и слово Божие перестает на него действовать. Это состояние хуже смерти телесной. Не шутите чувствами, они, как огонь, всё могут истребить в душе, и в сердце, и в уме: что насадило слово Божие, всё сожгут и оставят душу с одними её страстями и грехами. Надо хранить чистоту тела и души, иначе умрёт душа смертью вечною, и эта смерть ужаснее всего, что есть на земле и на небе. Посмотрите в житиях святых, как люди добрые подвизались и искали Господа всеми силами души и тела.
Господь Иисус Христос взял на себя человеческое естество, чтобы очистить его от первородного греха, умер позорной смертью на кресте, чтобы умертвить грех. Воскресением и вознесением нашего естества на небо Он дал нам власть чадами Божиими быть. В крещении мы получаем залог к этому сыноположению, мы можем, если захотим, получить все дары Его благодати; мы вошли крещением в дверь, отверстую нам Самим Господом. Если будем идти путём Его заповедей, последовать Его слову и образу Его жизни, если
будем приобщаться Его добру и правде, то первородный грех не будет в нас действовать, а будет действовать благодать Христова. Нужно приобрести веру в Искупителя, веровать тому, что только Его правдой мы можем быть спасены от своей неправды. Его святыней мы освящаемся, Его чистотой очищается наша скверна. Без Господа Иисуса Христа всё человечество гибло во грехе, без Господа каждая душа гибнет в своём грехе. Оттого, что мы следуем греху и воле плоти нашей, он укоренился в нас, властвует над душою, над умом и сердцем нашим, стоит, как стена, между душою и Господом. Вот и надо призывать Его в молитве, чтобы Он пришёл к душе и разрушил это средостение.
Страсти иногда упорно держатся в нашем сердце и действуют в нём властительски, помимо нашей воли, даже как будто против нашей воли. Господь попускает им так мучить нас, чтобы мы вполне узнали наше бессилие, чтобы мы смирились духом, чтобы мы поискали силы в Едином Сильном и Едином Святом Боге нашем.
Человек живёт земною жизнью: всё в ней смертное, всё преходящее. Обстоятельства переменяются, чувства человеческие изменяются, переходят. Если кто живёт только в обстоятельствах и чувствах, то он постоянно вкушает смерть, всё умирает в его жизни, и он сам находится под осуждением этой смерти. Когда же человек в этой преходящей, переменчивой жизни ищет Господа, когда каждое обстоятельство жизни поучает его познавать Господа, каждое чувство, направленное по заповеди Божией, приближает человека к созерцанию Господа, возобразившегося в чистом сердце, когда воскресает Господь в душе человеческой - тогда осуждение смерти разрушается, потому что смертные обстоятельства, смертные чувства привели человека к бессмертному состоянию и вкушение их не принесло смерть, но - жизнь. Когда же человек живёт одним только смертным, то лукавый из всех земных обстоятельств и чувств устраивает человеку свои сети. Если же это смертное обратилось для человека в бессмертие, если оно привело человека к познанию Господа в обстоятельствах земной жизни, к соединению с Ним в духе через чувства земные, то сети врага сокрушены, и Господь, приобретённый через смертную жизнь, сделался избавлением от погибели, которую готовил враг через свои сети, заключив в них яд смертный. Всё это в духе, всё это переживает душа - и в себе, в своей жизни видит объяснение слова Божия.
Путь наш - путь грешников, какие мы есть на самом деле. Смиряться надо и не сходить с этого пути покаяния; не брать личины праведника, когда мы грешники, и не искать себе оправдания, а чаять и веровать, что наше оправдание - Христос.
Господь повелевает покончить счёты с соперником своим, пока мы на пути с ним. Пока мы ещё на пути жизни, мы можем кончить эти счеты, кончить их отречением от того, что нам мешает на пути духовного восхождения, отречением от всего, что сопутствует нам в этой жизни. Когда же окончится путь, тогда не будет и предметов и чувств, от чего бы следовало отрекаться, останется одна нищета душевная и богатство мучения душевного, как у должника, не успевшего уплатить долг свой. А должник не всегда страдает только тем, что совесть его упрекает, но больше тем, что лишается и того, что мнился иметь: лишается всего достояния, довольства и свободы. Да, нужно уплатить долг сопернику, пока на пути с ним, - уплатить отречением.
Если не будете давать телу своему покоя, и во время утомления будете понуждать себя к молитве или собирать помыслы, или искать в сердце покаянного чувства, то вы никогда не будете иметь мира душевного, напротив, всегда будете в смущении помыслов и в отягощении духа. Василий Великий говорит: «Если покой вредит молодому и здоровому телу, то несравненно больше вреда приносит чрезмерный труд больному и слабому телу». Без смущения давайте себе побольше покоя, чтобы иметь часы или хоть минуты бодрого духа, свежего чувства и ясной мысли. Иначе можно дойти до омрачения. Господу так мало нужно от нас: только смиренного духа, а нам Он всё даёт Своею благодатью. Когда Господь воздаст душе радость спасения Своего, тогда она поймёт, что обрела Его там, где потеряла себя; и ощущение спасения восчувствовала там, где вкусила горечь смерти; и прославила Господа, спасающего её там, когда все ухищрения её спасти себя оказались ложными... Господи, Ты Сам спасение души моей!
Душа и ни в какое время не имеет силы побеждать ни страсти, ни помыслы о страстях; их побеждает в нас Господь силою Своей благодати.
Единственная правильная деятельность души, пребывающей на реках Вавилонских, - «сидеть и плакать» (см. Пс. 136:1).
Земля моего сердца постоянно родит сорняки страстей. С трудом искоренять их, при постоянной бдительности над сердцем, решается воля, усматривая их разумом, действуя на них именем Господа Иисуса Христа.
Немощи наши не погубят нас, но может погубить нас неверие, от чего да избавит нас Господь Своим милосердием.
Нужно знать меру свою, нужно держаться того слова, которое прилично нашей мере, мере невозрождённого человека. «В поте лица твоего будешь есть хлеб»(Быт. 3:19). И нам ли мечтать о духовных видениях, когда мы ещё не попотели в труде, чтоб приобрести свой насущный хлеб, когда земля нашего сердца родит постоянно сорняки и колючки? Господи! Помилуй нас по великой Своей милости!
Везде самость захватила всё себе, ничего не хочет уступить ближнему, и как же может любить душа ближнего, когда чувствует, что он у неё всё отнимает, имея на всё такие же права, как и она. Вот она и видит его врагом своим и ненавидит его. Надо всё у себя отнять, чтобы уступить всё ближнему, и тогда-то, вместе с ближним, душа обретёт и Господа.
Любовь всё носящая даётся душе по очищении её не только от пристрастий, но и от страстей. Наше же дело познать их в себе и подъять труд отречения от них. Но и увидать их в себе мы не могли бы, если б Господь, по человеколюбию Своему, не открывал бы их в нас, посылая такие обстоятельства, которые их обнаруживают в нас. Познаётся же страсть в душе, когда ощущается тягота сердца томящая, давящая, возмущающая помыслы душевные, наводящая уныние. Пока не ощутила душа свободу, пока не вкусила мира и любви, - не говорите и не думайте, что пристрастие было уничтожено. Оно только огорчено, приняло другую форму - и в этой-то форме его возможно стало узнать. Когда оно услаждает, тогда его трудно познать, а когда огорчает, тогда легко.
В труде нужно потерпеть, и ещё потерпеть, и ещё потерпеть. Чтобы цель терпения был труд, чтобы цель труда - выносливость в терпении. Дальше этого не должен идти труд, ближе этого не должно останавливаться терпение. Но без Господа, ни того, ни другого не достигнет душа и опять: трудится и терпит с немощию и самоукорением.
Нужно законно трудиться и всеми силами, чтобы не только работал дух, терпением сдерживая порывы ума, смирением - все порывы сердца, но чтобы познала душа всегда и во всём Единого Господа.
Есть путь покаяния, следовательно, есть различные степени, переходы, усовершенствования на этом пути. Не нужно только самовольно перескакивать и, находясь на низшей ступеньке, не искать того, что находится на высшей.
Во всём действует самость, она всё поправляет сама, оправдывает себя, очищается, вырывает душу несвоевременно из того состояния, куда поставило её попущенное Господом обстоятельство, в котором она могла бы поучиться и самоукорению, и смирению, и самоотречению, если бы потерпела и пождала как следует.
Ничего не может быть полезнее для человека, как узнать свою меру, где он находится. Тогда он безошибочно отнесётся ко всему и будет на неложном пути. Вот для этого-то неоценённо дорого иметь руководителя: он укажет неложно состояние и меру руководимого.
Пока мы ходим по плоти, мы видим ближнего тоже как должника нашего: мы требуем от него и правды законной, и святыни благодатной как общего достояния человечества. Мы судим его и ненавидим, гоним и мучим, когда он не отдаёт нам долг наш. Но когда мы водимся Духом, когда Дух Божий изливает в наш дух всё богатство Своей благости, тогда от ближнего мы ничего не ищем, мы прощаем ему долг его перед нами, даже перестаём видеть в нём своего должника.
Молчание очищает ум от помыслов. Познание своей греховности, своего неразумия, своего бессилия, своей недостаточности во всём приводит душу к вере разума. Отвержение своих хотений во всём приводит к деятельной вере, выражающейся в великой простоте и смирении. Первое приводит к чистоте ума, а второе - к чистоте сердца.
Есть в душе естественное стремление к добру. Это стремление я называю призванием Божиим, когда оно так сильно действует в некоторых душах, что удовлетворить его не может ничто земное.
Приводит к страху Божию частая память смерти, частое напоминание себе, что, может быть, живёшь последний день, последнюю минуту. А насаждает его в сердце благодать Божия. «Страх Твой, Господи, всади в сердца раб Твоих», - молится Святая Церковь.
Жесток путь спасения, жестоко бывает иногда и слово, высказанное о нём, - это меч обоюдоострый, и режет он наши страсти, нашу чувственность, а вместе с нею делает боль и в самом сердце, из которого вырезаются они. И будет ли время, чтобы для этого меча не оставалось больше дела в нашем сердце? Нет, для него всегда будет дело, нет конца духовному очищению, и во всяком сердце найдётся та частица нечистоты, которую нужно очищать.
Сила истины - это живая сила; сообщаясь душам, она их образует в один образ. Господь да укрепит нас всех, и да поможет Он нам пребывать в Истине, которая - Он Сам, а путь к нему в нас через нашу немощь, через полноту греховности нашей. Да, это не лживый путь, не выдуманный, не сочинённый, и Сам Господь сказал, чтобы не искать Его нигде, ни в каких состояниях, что Он явится Сам. И действительно является, принося мир, силу, свет в душу погибшую, немощную, тёмную. Когда же мы будем гоняться за состояниями, то будем ловить одну мечту.
Когда немощь дойдёт в душе до крайних пределов, так что никакого упования не останется ни на какое делание, ни на какой разум, то в эту минуту, только в эту минуту и чувствуется, духовно ощущается особенная помощь Божия или, скорее, познание Его и сила Его действий в душе.
Господь посылает нам на земле скорби, и эти скорби нас отрывают от земли, или лучше сказать, от излишних пристрастий ко всему земному. Значит, и скорби - дар Божий.
Через неложное понимание себя человек необходимо придёт к Господу, а ища Его в своём чём-нибудь, то есть в своих добродетелях, трудах и тому подобное, не найдёт Его, Единого Спасающего, а найдёт себя. И это случается не только при общем направлении, но даже в частных уклонениях в делании самости.
Все дары Божии, спасение и помилование души мы получаем через Господа Иисуса, Единого Ходатая между Богом и человеком, и потому Его призываем с верою, без постижения Его, без рассуждения. Отвержение самости и вера вводят душу в простоту и утверждают в душе непоколебимый помысел своего ничтожества, который не изменяется ни при милости Божией, являемой душе в мире помыслов во внимании и умилении молитвенном, ни при совершенном охлаждении, рассеянности, невнимании и даже увлечении. Странно, что как в том, так и в другом состоянии, помысел, утверждённый в душе, остаётся тот же и непоколебим, хотя состояние души изменяется, и от этой непоколебимости является как бы постоянство духа, не возносящегося при хорошем состоянии и не падающего при дурном. И в том и в другом состоянии всё-таки человек один: грешник, нуждающийся помилования от Господа. Излишнее внимание к своим состояниям может обратить деятельность в область чувств, а не духа, так как изменяемость происходит больше в них, и это необходимо по их свойству. Значит, и обращать большого внимания не следует как на помыслы, так и на чувства; одно нужно знать - что они греховны и нечисты и иными быть не могут, потому что происходят от нечистых ума и сердца, и в себе лучше желать и ожидать невозможно; а чистота наша и спасение, и очищение, и освещение - Един Господь. Он неизменяем, непоколебим, непреложен. От этой двойной веры - в свою греховность и Божию непреложность, - не поколеблется и дух человека верующего.
Когда дух правильно направлен, то молитва делается его дыханием, необходимым и правильно действуемым. А тишина помыслов и мир чувств подаётся Господом душе, прилепляющейся к Нему верою и молитвою; взять или установить этого не может никто в своей душе, и очень стараться об этом не следует.
Желание спасения, стремление к нему есть единственная деятельность духа человеческого, необходимая в деле спасения. Не оно спасает человека, но оно необходимое условие в спасении. И предваряет его призвание Божие и утверждает его сила Божия, но всё-таки оно от человека, хоть самое немощное, как и всё человеческое.
Святые отцы в своих назиданиях духовных часто увещевают нас просить у Господа премудрости, если мы её не имеем; силы, когда немоществуем; терпения, если изнемогаем в скорбях, и вообще всего доброго от Него просить.
Божественный Учитель говорил ученикам Своим: «Вы уже очищены через слово, которое Я проповедал вам» (Ин. 15:3). И всякое истинное понятие, имеющее основанием своим Его Божественное слово, имеет отчасти ту же силу. Истина, принятая верою, очищает от заблуждений, в которых находилась, которыми жила душа. Входить же усиленно в какое бы то ни было духовное делание очень опасно. Старанием усиленно войти в понимание какого-нибудь духовного понятия - невозможно. Чтобы вполне или хоть даже несколько правильно понять дух человека, надо видеть его и беседовать с ним, по словам же другого нельзя никак сделать верного определения.
Если есть что хорошее, его нельзя не видеть, нельзя не признавать его хорошим, но можно и должно приписать его Господу, и откроется новая причина для души смиряться и благоговеть пред Единым Святым и Спасающим. Похвала, иногда и просто по-человечески приятная и ласкающая самость, бывает полезна, как ободряющая унывающий дух.
О хранении чистоты
Чтобы сохранить чистоту тела, необходимо сохранить чистоту сердца и ума. Вот и нужна молитва, нужно внимание к своему сердцу, нужен подвиг над собою. Если мы не всегда можем сохранить теплоту, так как она есть дар Божий, то можем всегда укреплять в себе решимость воли подвизаться против страстей, можем возгревать в себе стремление к совершенству, можем понуждать себя к подвигу Заповеди Божии даны нам не для произвола: хотим или не хотим их исполнять; нет, мы обязаны их исполнять, иначе мы погибнем вечно. Вот я и убеждаю вас: для Бога, для исполнения Его пресвятой воли понудить себя понести недостатки ближних, а к себе, к своим недостаткам быть строгому, требовательному. Хорошо бы вам иногда читать жития святых и иметь хоть небольшое, но постоянное молитвенное правило.Информация о первоисточнике
При использовании материалов библиотеки ссылка на источник обязательна.При публикации материалов в сети интернет обязательна гиперссылка:
"Православная энциклопедия «Азбука веры»." (http://azbyka.ru/).
Преобразование в форматы epub, mobi, fb2
"Православие и мир..
